На пробу

[Leyra]

Одно из недавних моих "творений" - письмо. Насколько я поняла, герой пишет своему брату.

Мне уже давно не снятся сны. Насколько давно - точно не скажу, не считал.
Но иногда по утрам мне кажется, что я снова видел сон. Знаешь, так бывает - просыпаешься с твердой уверенностью, что спал без сновидений, встаешь с постели... и вдруг в сознании возникает какое-то смутное воспоминание, неясный образ, связанный с чем-то, что ты точно не мог видеть наяву. И ты с удивлением понимаешь, что именно это тебе снилось ночью, хотя ты этого и не помнишь.
Но мне уже давно не снятся сны. Я точно это знаю. Здесь никогда не снятся сны - их тут просто нет. Тут, знаешь ли, вообще много чего нет.
И тем не менее, иногда по утрам мне кажется, что я снова видел сон. В этих несуществующих снах всегда вьюга - самая настоящая, со сбивающим с ног ветром и острыми снежинками, летящими прямо в лицо. Их так много, что ничего вокруг не видно, но я все равно иду вперед, потому что прекрасно знаю дорогу - до мельчайшей выбоины. Ты знаешь, я мог бы пройти по ней и с завязанными глазами.
Я иду, и через некоторое время передо мной возникают ворота нашего замка. Он точно такой, каким я его помню - мощные крепостные стены, широкие каменные зубцы, похожие на суровых стражей, узкие хищные бойницы, тщательно берегущие свои тайны, высокие башни, чья неколебимая надежность всегда внушала мне уверенность и спокойствие. Это мой дом. Место, где ты меня ждешь.
Нет, на самом деле, ничего этого я во сне не вижу. Только сплошную пелену снега. Все остальное я представляю себе сам, потому что в моей памяти наш замок всегда ассоциировался со снежными бурями. Здесь же вьюг не бывает. Здесь вообще не бывает снега. Только нестерпимо-желтое солнце и ослепительно-синее небо. Да, именно желтое и именно синее. И стяги над замком, в котором я здесь живу, тех же цветов - желто-синие. Никогда не любил это сочетание. Наши родовые цвета - серый и белый. Серое небо, вечно затянутое низкими тучами, и белый снег, танцующий в воздухе. Снег, которого мне так не хватает. Который я, как мне иногда кажется, вижу в тех снах, которые не могут мне присниться.
Мне уже давно не снятся сны. С тех пор, как я здесь. А сколько я уже здесь - тебе лучше знать. Я уже просто не помню. Я вообще многое забыл, знаешь ли. Иногда мне кажется, что я даже не помню, как на самом деле выглядит снег. Потому что то, что я вижу в своих снах, не может быть снегом - ведь здесь не бывает ни того, ни другого. Ни снега, ни снов. Мне все это только кажется, а вовсе не снится.
Мне уже давно не снятся сны. Но это же не мешает мне их видеть, верно? В конце концов, что мне еще остается?..

@темы: Зарисовка.

---

В пещере гнома

[demodok]

В пещере гнома есть волшебный лес.
Лохматые снежинки-недотроги
планируют из каменных небес,
пожухлая трава из-под сугробов

торчит, но не мешает мне идти,
ложась под лыжи мягко и скользяще,
и нет конца заветному пути,
а лес — такой чудесно настоящий!

В пещеру гнома нелегко войти,
а из неё совсем не просто выйти,
и что я обрету в конце пути —
неведомо: конца пути не видно.

Там звери не пугливы и не злы,
там кедры молчаливы и огромны:
из тверди в твердь шершавые стволы
врастают, и не видно даже кроны.

В пещере гнома дышится легко,
есть счастье — впереди и далеко,
а злата, самоцветов и монет
в пещере гнома не было и нет.

* * *
А из души порой
такой всплывает мрак,
такие персонажи
страшных басен!
Опасный человек
еще не значит — враг,
а враг не обязательно опасен.

Опасный человек
подмигивает мне,
мы пьём за наш союз,
я им обласкан,
нам весело вдвоём
в пиру и на войне, —
но это только лишь начало сказки.

Он мне необходим.
Ему всё нипочём.
Мы с ним, объединясь,
врага прогоним.
...Когда мы победим,
я буду обречён
на дружбу с разыгравшимся драконом.

* * *
В ответ на «Жизнь прекрасная такая!» —
вопрос: «Какую курите траву?»...
Я не курю. Я просто точно знаю,
что смерть я как-нибудь переживу!

Переживу любое пораженье,
перетерплю под стенами во рву —
и не своё, но всё же воскрешенье,
и собственную смерть — переживу..

«Экзеги монументум»? Нет, едва ли.
Совсем не ради славы жилы рву.
Дай бог, чтобы друзья не умирали,
а собственную смерть — переживу!

Мы все когда-то за базар ответим,
и не в кошмарном сне, а наяву.
...Не задолжать бы старикам и детям,
а смерть я как-нибудь переживу.

---

Дневник S.A.

[Sun_sh]

Я была бы очень благодарна за иллюстрации к этому...Мне кажется, что к рассказику можно и фото сделать
Насчет ошибок, угу, их есть там.

Первый вечер.
Ветер.
«Что мне в имени твоем? Не спрашивай, не знаю, но точно могу сказать ,что лишь от звука его мне хочется петь…до сих пор.» И было лето.
Так начинался дневник той девушки, бросившей дом и сбежавшей по сказаниям с Ветром. Книжка-тетрадь сейчас лежит на моих коленях, затертая светло-бежевая кожаная обложка с выбитыми в левом углу буквами S.A., пока я еще не успел разобраться, что они обозначают, ласково перебираю страницы, вчитываясь в ровные строки аккуратного женского почерка.
Говорят, девушка эта жила в доме напротив – маленький, аккуратный он всегда меня завораживал, раньше, особенно летом, когда оттуда ветер доносил звуки флейты. Играли, вероятно, в саду, да…Там огромный (по сравнению с домом) сад из ярких растений, они пестрят как расцветкой, так и размерами – мне однажды удалось посмотреть на этот сад. А теперь он брошен, зарос, но там до сих пор цветет календула вспышками солнца…
« Вот, наконец, пришла осень. Хоть какая-то, но радость. Я сижу на остановке и жду автобуса до школы. Смотрю на то, как солнце вновь окрашивает облака, но сегодня почему- то в рыжий, в тот рыжий ,каким у нас в саду горят календулы. Странно, ветер как будто кружит вокруг меня. Автобус.»
« О, сегодня был действительно хороший день, не зря я так надеялась. Сегодня к нам приехал новенький. Он такой забавный – затертые голубые джинсы, рубашка на ковбойский манер, все это жутко выдает в нем приверженца рока да и байкерского дела, и зовет он себя странно – Скользящим. Он часто смотрит в окно, где ветер неистово срывает оставшуюся листву. Сижу на остановке.» И была осень.
Забавно, но я поднял всю хронологию этого милого местечка, не нашел ни одного упоминания о каком-либо человеке приезжавшем в тот день.
« Почти ночь. Я сегодня лишь рано утром пришла домой, а все из-за этого…новенького. Он, увидев меня на остановке, остановился и начал со мной болтать, так я пропустила первый автобус, а потом он сказал, что нам по пути и мы можем просто пройтись до дома вдвоем.
Стоит сказать, что я люблю пешие прогулки ,но в гордом одиночестве и не по пыльной дороге. Но он настоял, а я таки решила послушаться, мне было очень любопытно, откуда он взялся. Мы шли ,а мимо проезжали несчастные пыльные автобусы. Пройдя полпути ,я так заговорилась, что даже не заметила, как мы свернули на тропку и теперь шли по полю. Тут он замолчал, повернул меня за плечи к той стороне, где должно было заходить солнце. Там…это неописуемо красиво. Догорало солнце. »
В дневнике была вклеена коричневая от времени фотография поля. Я залюбовался , казалось, все просто и композиции то не, но картинка так и вставала перед глазами.
Но вот и на мой город опустились сумерки, и читать стало не возможно. Я зажег керосиновый фонарь у входа на крыльцо и сел на ступени пить кофе.
Ночь легким туманом, неспешными шагами, прохладным ветром входила в город. Она закрывала глаза людям, она успокаивала животных, будила хищников. Взяв пачку сигарет да зажигалку, сунув ключ в карман, я ушел побродить по полям. Сам того не осознавая, добрел до описанного девушкой поля. Сел на обочине дороги и закурил, прикрыл глаза. Мимо как кадры киноленты пробежали картинки из ее жизни. Мне почему-то казалось, что эта красавица сидит рядом и смотрит куда-то в небо.
Очнувшись, я понял, что просидел так довольно долго, и уже далеко за полночь отправился домой...
И было лето.
Второй вечер.
Перед тем как открыть заложенную страничку, я погладил обложку. Пальцы обожгло теплом, казалось, книга немного сияла мягким и ровным, как излучение звезд, светом. Улыбнувшись, я начал рассматривать ее внимательнее. Оказалось, вся она была покрыта рисунками и набросками, заметками и замечаниями автора.
«Он вел меня по тропинке в поле, и везде его сопровождал легкий свежий ветерок. Солнечный диск окончательно скрылся за горизонтом. И были сумерки. Парень протянул свою руку…Мы пошли дальше. Я никогда не думала, что у нас такая красивая осень в сумерках. Он привел меня на холм, находившийся на берегу речки. Прохладно, но воздух пах не сыростью, как обычно возле водоемов, а свежестью. Он сел на сухую траву и улыбнулся, его глаза были какого-то необычного цвета и мирно мерцали в темноте, потом отвернулся и шепнул «смотри», указывая на воду.
Мои глаза уже достаточно приспособились к тьме, но я не сразу поняла, на что он указывал. На воде появлялись серебристые узоры – это рыбки резвятся, - объяснил он. Я же заворожено наблюдала за их передвижениями. Наконец, ветру надоело мое безмолвие, он как будто обнял меня за плечи. Легкое, приятное ощущение. Я присела на корточки рядом с Скользящим, тот опять улыбнулся и усадил меня к себе на колени. У него теплые руки, пахнущие медом и мятой. Он тихонько мурлыкал песенку, пока я не уснула.
На рассвете я проснулась от легко дуновения ветра, моего спутника нигде не было видно. Но тут послышался легкий шорох за спиной, и на меня из ладоней полилась ледяная вода. Не стерпев такого оскорбления, я встала и попыталась поймать Скользящего. Безуспешно, конечно же. Пока тот сам не шагнул в распростертые руки. Бегая друг за другом, мы вернулись к домам. На прощанье мне оставили мятный след губ на щеке.»
и была осень.
Я сидел все на том же крыльце, и теперь ветер, вместо меня, листал страницы. Я же вспоминал хроники. Я до сих пор не мог понять, как этот парень не засветился там, и куда все же исчезла девушка. Я выдвигал версии, и сам же их опровергал, слишком уж необычные эти двое.
«Я в очередной раз ловлю себя на мысли, как же я могла пойти гулять ночью с совершенно незнакомым человеком, уснуть у него на руках и получить от этого столько удовольствия. Сейчас уже расцветает день, а я сижу на кровати и пью горький кофе с медом. Я воссоздаю события всего вечера и никак не могу понять, почему с ним так легко, почему он так легко входит в твою жизнь и оставляет следы в памяти. С ним так приятно просто смеяться, просто гулять, просто смотреть на небо. И тебе, кажется, больше ничего от жизни то и не надо, кроме как его рук рядом и смотреть на закаты-рассветы. Интересно, увижу ли я его сегодня. И настал сон».
Сегодня я твердо решил читать, пока хватит сил и терпения. Но хозяйка Ночь берет свое. И настала ночь.

Третий вечер.
Я с нетерпением ждал момента, когда все покинут меня, и сумерки с ветром окутают плащом запахов.
« В эту осень я больше не могу сидеть на месте. Я уезжаю. Скользящий всегда ходит где-то рядом, вот только поймать этого разгильдяя не возможно, пока он этого не захочет. Но я уезжаю и, однажды, я его поймаю или он меня. Я поняла в чем его секрет и хочу попробовать стать Скользящей. Это должно быть безумно увлекательно и трудно, но попробовать всегда стоит – так он говорил. Ведь Скользящий должен быть вечно молодым, забавным, загадочным и, если на земле останется всего лишь один романтик, это будет он. Но не стоит забывать, что он всегда внимателен и обходителен, но одинок и бессердечен. Он уходит ,когда вздумает и куда захочет. Он никому не обязан, но он всегда связан дорогой. Она его жизнь, жена, девушка. И все равно он чертовски соблазнителен. Ну вот и мой автобус. Но у Скользящих нет имен, как и нет прошлого. Прощайте. Счастливо оставаться.
А в саду должно быть засыпают календулы. S.A.»
Закончив чтение, я выдохнул, вот только сам не понял с облегчением ли.

На следующий вечер в доме напротив загорелся свет. Выйдя на крыльцо, я заметил, как по саду бегает совсем юная рыжеволосая девушка. А, прислонившись к калитке, за ней наблюдал взрослый мужчина, годившийся в отцы. Но по нежности взглядов и касанию рук было понятно, что это все же близкие в другом роде люди. Но был ли это Скользящий и Скользящая…никому не известно. Я просто понаблюдаю за ними со ступеней и спрячу этот дневник до поры до времени.

@темы: Рассказ.

---

[Йорингель]

Град Луны - Лунатики.

Рассказ основан на песнях и ощущениях от песен Эдмунда Шклярского и группы "Пикник"

- Три босых, три лунатика, шли по проволоке, - напевал Он. Он шел вперед, приплясывая, раскланиваясь, как придворный шут. То поклонится березе на обочине, то указателю на столбе, а то и луне огромной, серебряной, пошлет воздушный поцелуй. - Три босых.. Три лунатика..
Он был один, хоть и пел о троих. Он шел по земле, хоть и пел о проволоке. Но песня ему нравилась. Нравилась она и березе, и указателю, и луне.
А перед ним серебрилась трава ночного луга, плачущего росой. За лугом раскинулся серебристо-серый город, окруженный туманом.
- Наверное, они идут туда, - уверенно кинул Он самому себе и двинулся дальше.

- Пятьдесят! - объявил Эжен, вновь оказавшись на земле. Он запрокинул голову к луне и расхохотался ей в лицо. - Я прошел пятьдесят мостов, а тебе все мало!
На его глазах бордовых потеков на полукруге луны прибавилось. Теперь он напоминал затянутый в паутину рог.
- О, как ты злишь меня, дикий полдень-месяц. - Эжен прикрыл глаза. Век бы тебя не видел, подумал он, век бы не видел, да вот выходит строго наоборот. Полвека уже отходил, еще полвека осталось.
Он прислонился к свинцовой опоре моста, прижал ладонь к груди, и начал прислушиваться. Спустя некоторое время - а какое, здесь точно никто бы и не рассказал никогда, и не расскажет уже - он сумел уловить смутное биение сердца.
- Кажется, есть.
Стараясь ступать по одной единственной светлой линии, виднеющейся в черноте земли, Эжен направился к следующему мосту, все еще скрытому туманом.
- Пятьдесят первый, и будь ты проклят... - выдохнул он, сделав первый шаг на свинцовую опору.

- Город лунный... - Его глаза восхищенно расширились, как только он понял, к каким воротам привела его дорога. - Ты же он. Затуманенный, серебряный, гордый. Меня вела к тебе серебряная луна. Открой же ворота, град Луны, пусти меня.
Минута-другая - и словно бы не услышали. Но вот ворота скрипнули, двинулись вперед - словно бы полвека их не трогали - и впустили путника.
Здесь режут, сказали ворота, стоном ли, скрипом ли, а Он услышал. Это заставило его вскинуть голову вверх и увидеть окровавленный полумесяц над городом, за два шага до которого Он встречал полнолуние низкими поклонами. Он резко подался назад, поймав за хвост желание бежать, но лязг за спиной возвестил Его, что ворота уже закрылись... И слишком гордые здесь ворота, чтобы одному открываться дважды - ему ли об этом не знать?

- Дальше, дальше от земли... - Эжен босыми ногами перебирал шаги, серебристо смеялся и скользил вниз, и снова и снов удерживали его крепкие перила. - Проклятие, и этот плачет? Не мог же ты найти другое время! Пятьдесят один, подумать только! - он сдул с лица абсолютно белую прядь и позволил себе короткую передышку. - И о чем только думал я, несчастный. Зато здесь теперь - король.
Мост немедленно обжег его руку.
- Ну, пока еще не король... - его губы раздвинулись в безумной улыбке, - но стану же, стану!
Еще несколько шагов дались ему с трудом. Мост зашатался, вокруг него постепенно начинали виться высокие травы лунатика. Встав во весь рост на самой высокой точке рыдающего от боли моста, Эжен наблюдал за их ростом.
Давненько с ними не сталкивался, подумал, уже постов восемь прошел, а не было их..
Мостов, лет... сколько я здесь, сколько...
- Пусти. - скользкая ветвь обвила ногу. Эжен вцепился в перила. Это был первый мост, на котором лунатик перестал быть мирной помехой на пути и перешел в активное наступление.
- А что я хотел.. - облизывая сухие губы, спросил себя Эжен. - Пятьдесят один, я знал... я знал!..

Он шел по городу, и цвет, и свет фонарей готовили его к тому, что Он должен был увидеть, но он не понимал этого. Град Луны поначалу показался ему заброшенным... Пока он не осознал, насколько жив там каждый камень. Он серебра начинало рябить в глазах, и Он не знал, кто он теперь для этого города - гость или раб? Ни один, ни другой?
Он прижал руку к груди, содрогнувшись от резкой боли.
Сердце билось через раз. Туктуктук-пусто-туктуктук-пусто.
- Наверное, с этим можно смириться, - вздохнул Он и спросил у полукруга в сизом небе. - Тебе, наверное, очень важен этот тук? Тогда бери. У меня есть еще три.
Он улыбнулся и туман рассеялся. Теперь Он отчетливо видел впереди себя вздымающиеся горы. Нет, не горы, он увидел теперь, это мосты... Сто свинцовых мостов, что стоят полумесяцем, вот прямо рядом - и не описать как далеко...
Они вздымались, как спины невиданный ранее животных, блестя серебром и влагой в тусклом лунном свете, их затуманенные очертания терялись в небе. Они были величественны, словно древние боги, которые замерли прежде чем сделать еще один шаг.
И первый из них гостеприимно раскинулся прямо перед Ним, и, наверное, если сделать на него шаг, можно дотянуться до луны...
И Он почти сделал этот шаг, когда серебристым колокольчиком долетел до него голос, издалека, глухой, как сквозь туман, но долетел, а значит, это важно:
- Не ходи!...

Эжен вцепился в перила и едва не соскользнул с моста. Чужак. Чужак в городе, и ворота его пропустили, а у него, Эжена, сил еще не достаточно, чтобы на него повлиять. Неужели это должно случиться и с ним?
В том, чтобы пройти сто мостов не было ничего сложного. Нужна была лишь воля, желание и... пустой город. А ворота сами выбирали, кого пропустить, пока у града не было короля.
- Не ходи.
Эжен выдохнул это сквозь зубы, впиваясь бледными до синевы пальцами в скользкие перила, не надеясь, что это поможет.
Если кто на ступеньку поднимется вверх, то другой упадет на дно.
- Не ходи!!!...
И - кажется - помогло. Путник отошел от моста, огляделся, пытаясь понять, кто же может кричать здесь - в пустом городе, кроме мостов, камней и силуэтов. И явно - увидел.
- Не надо, пожалуйста.. - враз растеряв всю уверенность, шептал лихорадочно Эжен, - не ходи, не ищи, уходи и дыши. Ты еще ведь можешь дышать? Не дай мне падать...
Но путник не мог его услышать.

Он все шел и шел во влажном тумане, теряясь в безумном мире, пытаясь отыскать того, кто отговаривал его идти на мост. Он знал - у того, кто кричал, была причина, и, возможно, причина поважнее, чем у Него. Надо найти и узнать, и только тогда Он решит - уступить или взять свое.
Он шел по горбатым лестницам и по светлым полосам в черной земле, и ему казалось, что полумесяц над ним смеется.
- Три босых, три лунатика, шли по проволоке... - начал напевать Он, аккуратно ставя ноги на тонкие белые линии. - Шли по проволоке... Три босых... Три босых шли по проволоке... Три лу-на-ти-ка....
Тени перекрещивались в восхитительный узор. Он знал, что не смог бы нарисовать его, даже если бы был гениальным из художников, а он не был.
Он был просто недостойным, возжелавшим невозможного. Так говорили все, что провожал Его в дорогу, а еще называли Его безумным. Но разве это имело для Него значение? Особенно теперь, когда сто свинцовых мостов перед ним и за ним, и он все дальше, дальше от земли идет по лунному городу, в котором так легко, наверное, дотянуться до холодного ласкового света - надо лишь знать, что делать.

Сидя на мосту, Эжен обреченно ждал, опустив голову на руки. Он хотел встать и идти дальше, но еще сильнее хотел он знать, кто сейчас нарушил его бесконечное безумное одиночество. И сейчас ему было очень страшно, и поэтому он сидел и боялся, вместо того, чтобы смеяться и идти.
- Если я сделаю хоть шаг, Он исчезнет? - спрашивал Эжен у лунатиков. Они молчали.
- Если я уйду вперед, сможет ли Он меня догнать? - спрашивал Эжен у моста. Мост плакал.
Эжен, всю жизнь убеждавший безумный мир и безумных его детей в том, что все рождены для одиночества, сам боялся остаться один.
И ему было страшно понимать это сейчас, когда ворота лунного града пустили Его.
И Эжен остался на мосту - наблюдать за тем, как красиво и верно Он шел. Как выбирал лунные линии, и не видел обмана. Как восхищался тенями и как тени восхищались ими. И, кажется, его взгляд Эжену был знаком, но встречать его он не могу нигде и никогда.
- Но я боюсь тебя сейчас, когда ты подошел так близко. - сказал он ровным голосом, и поднял голову со скрещенных рук. - И я желаю тебя.
Луна расхохоталась.

Он услышал, как расхохоталась луна, и понял, что, наверное, пришел. Если Он что и вынес из своих путешествий, так это знание: луна просто так не смеется... Вот почему Он остановился на яркой лилии света и тени и посмотрел вверх. И увидел Эжена, прекрасного хрупкого Эжена, словно бы насквозь пронзенного лунным светом, и с первого взгляда узнал его, хоть никогда и не видел ранее.
- Весельчак. Король. Чума! - весело поприветствовал Он, и даже отсюда видел алые глаза Эжена.
- Кто ты? - еле слышно спросил его Эжен, не меняя позы.
- Я это я, и я сюда пришел. Скажи мне, как мне достать до луны?
- Я не знаю. Спроси у нее сам.
- Я спрашивал. Она велела пройти по мосту. Мост я видел. Но теперь вижу тебя. Почему ты не хочешь пустить меня на мост? Ведь мы на разных.
- Потому что сто мостов едины, глупец! - голос Эжена окреп. - И если ты пройдешь по одному из них, мне уже не пройти другой.
- А сколько мостов ты уже прошел? - весело крикнул Он снизу, начиная понимать, что не его дорога - мосты.
Дикая полночь, подумал он, должно быть, полночь. И явно дикая. Как вино, хотя я и забыл уже, какое оно - вино.
- Я прошел пятьдесят один мост!
- Я не прошел ни одного! Поэтому если ты спустишься с этого, я проведу тебя до пятьдесят второго и ничего за это не возьму!
- Я и сам дойду по пятьдесят второго моста, чужак! - из голоса Эжена исчез страх. Он крепко стоял на ногах, и его взгляд не отпускал взгляд пришедшего.
- Я хороший компаньон, лучше, чем этот мост!
- Чем же ты лучше?
- Он плачет, а я смеюсь.
Эжан на минуту застыл, прислушиваясь.
Сердце билось. Мост плакал. А Он смеялся.
- А я тебя не потеряю, если пойду вниз? - крикнул Эжен, свесившись с перил.
- А ты дай мне что-нибудь, и не потеряешь, - проговорил Он, и голос его внезапно стал тихим и серьезным.
В полной тишине с вершины моста сорвалось кольцо и упало прямо в подставленную ладонь.
Перстень с лунным камнем, подумал он, ценю твое чувство юмора.

Эжен спускался с моста целую минуту. Или целую вечность - это как посмотреть. Но когда его босые ноги наконец коснулись земли, и акробат разогнулся перед путником, откинув с плеч белоснежные волосы, Он не высказал не малейшего недовольства. Словно и не ждал нисколько - или ждал вечность, что здесь равноценно. Кольцо с лунным камнем Он одел на палец, и Эжен порадовался, что не вернул - может быть, и на мосты идти передумает.
- Я не пойду на мосты, - сказал Он и протянул руку ладонью вверх.
- Тогда отведи меня к следующему, - Эжен вложил пальцы в его ладонь.
Эжен взошел на пятьдесят второй мост и сгорел в золотом огне - и луна смеялась, но вместе с ней смеялся и стоящий внизу путник.
- Остынь, - сказал Он, - я тут глянул - следующий мост, вроде как, ледяной.

- Согрейся? - спросил Он после пятьдесят третьего моста и надел ему на плечи свой теплый плащ. Эжен задохнулся и списал этот не-вздох на отсутствующий удар своего сердца.
- Как, и ты тоже? - рассмеялся путник, когда Эжен поделился с ним этой трудностью. - Ну, будем не дышать вместе. Ты, главное, на пятьдесят четвертом не застрянь. Знаешь ли, лабиринт.
- И что же делать будешь? - Эжен не отдал плащ, когда ступил на мост.
- Дождусь, - как сквозь туман долетело до него.
Так Он и вел его - от моста к мосту. И знал теперь, что пришел вовремя, и ворота впустили его - законно. И не луна желала этого... Каждый силуэт, каждый камень этого города знал, что вот так должно быть - правильно. Лунный камень в перстне, иссеченная линиями земля, и Он - проводник, потому что он знал эти мосты лучше, чем кто либо, наверное, раньше, чем родился... И даже, возможно, раньше, чем появились они.
- Что было раньше, луна или город? - спросил он, когда обессилевший Эжен сошел с очередного моста и протянул ему изодранные руки.
- Что было раньше, ворота или мосты? - спросил он, когда Эжен, отворачиваясь, думал, что так не будет видеть.
Так Он и вел Эжена. Их прятал туман, но и нити рвались. Облака укрывали их от лунного света, а руки срывались, пальцы скользили, как только слезы Эжена становились реальнее смеха путника.
Но Он вел его дальше, даже когда поднялся ветер.

Луна смеялась так, что сердце Эжена билось слишком часто, несмотря на то, что по-прежнему пропускало удар. Поднялся ветер, ветер, которого акробат до последнего надеялся избежать. Запрокинув голову, он отпустил перила и замер на самой высокой точке девяносто девятого моста. Там, внизу, Он ждал, когда Эжен спустится к нему тем, кем Он назвал его, лишь увидев. Ради этого Он вел его от моста к мосту, когда сам Эжен готов был бросить все и упасть в спасительное кружево теней, и задохнуться в лунном смехе, но Он не позволял его.
Вот и сейчас Он бы не позволил Эжену сдаться. Тем более когда осталось совсем немного.
Ветер взвыл в предвкушении восторга, и набросился на хрупкое тело акробата. Эжен поднялся на носки, раскинул руки и выгнул спину. Он не сопротивлялся насилию ветра, но не сделал ни одного лишнего шага.
Он прошел через все, через что только мог пройти в лунном граде, и для большинства этих испытаний в его языке не было слов. Но ветер являл в себе все и сразу, и много больше, и был просто ветром. И он бил, резал, царапал, жег, морозил, любил, ненавидел, убивал, лгал, кружил водопадом и опадал листьями. Но Эжен не мог сдаться - не теперь.
- Ветер - это все! - кричал он, захлебываясь собственными словами. - Ветер - это все. Ветер - это Он... Это Он...
- Это я. - со знакомой успешной ответил ветер, и исчез, обняв его напоследок.

Эжен набрал воздуха в грудь и ласточкой бросился вниз, с самой высокой точки девяносто девятого моста. Там, внизу, Ветер принял его в свои объятия, и, не удержав равновесия, они покатились по черно-серебряной земле, во всю силу смеясь над перевернувшейся в небе луной, над уголками месяца, грустной улыбкой замершей в небе, а потом замолчали, любуясь глазами, слушая сердца друг друга.
Тук-тук-тук-тук...
- Теперь не осталось пустоты. - сказал растрепанный Король, и сел на серебряном поле.
- Ведь я же дотянулся до луны? - сощурился Ветер.
- А я обрел корону, - улыбнулся в небо Король, поднимаясь на ноги и помогая подняться Ветру. - А вот для тех, кто войдет в эти ворота следующим...
- Три босых, три лунатика... - зажмурился в предвкушении Ветер, - скоро что-то случиться.
- Сначала он должен будет развеселить луну! - хлопнул в ладони Король.
- Вот как... - на тонком пальце Ветра сверкнул в серебре лунный камень.
Король посмотрел на Ветер долгим взглядом, прежде чем дотронуться до его руки своей.
- Конечно, так. А как еще, ты думал, оживают города?

Ворота на другом конце города тихо скрипнули...

8.01.09.

@темы: Рассказ.

---

[Maureen comes true]

Осеннее колдовство

...Не сминай бездумно осенних шелков,
Не тревожь святотатством темницы ветвей,
Осмеет, зачарует беспамятства змей -
Бессимптомная горечь опавших листов...

...В час, назначенный царским безмолвием вод,
Во взъерошенной тьме бесконтрольных ночей
Не поймать за загривок рожденье теней,
Что предсказаны пепельной дымкой болот.

Неробеющих глаз янтарная сталь
Породит исступленный полуночный вой,
Из Тумана - князьями - над смятой травой
Выйдут волки под хрупкого неба вуаль.

И в серебряной клетке из сломанных звезд
Им глядеть в неподвластное мысли Ничто,
Рвать зубами слепящих лучей решето
И скулить от бессилья кинжалов-клыков.

Осыпается крошевом звездная пыль,
И развернут осенний бесформенный стяг,
Обратится истерзанной Песнью Вожак
И со вздохом зарницы стая канет во Сны.

...Поднимайся, целуемый будущим днем,
Убегай же по волчьим следам, по росе.
Это осени странный подарок тебе,
Что зовется ветрами ее колдовством..

У порога

Проводите меня до порога, прикоснитесь прощально к руке;
Антрацитово-черные рельсы не велят растягивать грусть.
Брань огней стоконечною кляксой расползается вдалеке -
Я ее принесу в многостишьях вам, вы же знаете, я вернусь.

А сейчас, с последними звездами, отпустите меня в рассвет,
Где под сенью бетона и пластика просыпается завтрашний день.
Если в сумерках станет слышен мягкозвучный флейты куплет,
Улыбнитесь, - ведь я играю вам в пустотелой окружности стен.

Подарите мне смысл расставания теплотою ушедших времен,
Чтоб любить с первозданною нежностью траектории прожитых встреч.
Если в кольцах слепой безмятежности сердце вспыхнет искристым огнем,
Значит, - в жесткости расстояния я за вас заношу свой меч.

@темы: Стихи.

---

Это - фанфик?

[demodok]

— Защищайтесь, сударь! — воскликнул д'Артаньян, выхватывая шпагу и грозно топорща усы, только что завитые и напомаженные. Подбородок его был в мыле, и неопрятные куски мыльной пены свисали с салфетки, заткнутой за воротник камзола.
Д'Артаньян не боялся выглядеть смешным. Он вообще ни черта не боялся, а менее всего — этого рыхлого наглеца в тесном гвардейском мундире, с двумя заряженными пистолетами за поясом и с длинной рапирой, вряд ли удобной в крохотном помещении, заставленном мебелью.
Белокурая Мадлен, спрыгнувшая с колен мушкетера, выронила помазок, покраснела, нерешительно взвизгнула, попыталась вжаться в зеркало и, не преуспев, стала спешно одёргивать свои многочисленные юбки и зашнуровывать корсет.
Гвардеец оскорбительно захохотал, повернулся к ним спиной и взялся за ручку двери. Звали наглеца, кажется, де Лукас, и его лицо уже не впервые встречалось д'Артаньяну. Ни одну из предыдущих встреч (их было не менее трёх) д'Артаньян не мог бы назвать приятной...
— Защищайтесь, сударь, защищайтесь! — повторил д'Артаньян. — Ведите себя прилично, не то я выпорю вас, как неучтивого мальчишку! — И, переходя от слов к делу, он кончиком шпаги ловко рассёк тесные гвардейские панталоны чуть пониже правой ягодицы.
— Какого дьявола! — вскричал де Лукас, хватаясь за повреждённую деталь одежды и сердито оборачиваясь.
— Мне не нравятся ваши манеры, сударь, — объяснил д'Артаньян. — Сначала вы вошли без стука и тем самым оскорбили даму, а теперь в её присутствии поминаете врага рода человеческого. И, между прочим, до сих пор не сняли шляпу. Придётся помочь вам хотя бы в этом...
Шляпа, с рассечённой тульей, спланировала на пол, увлекая за собой парик. Гвардеец оказался лыс, как Сократ, но гораздо менее умён. Он схватился не за рапиру, а за пистолеты — и это развязало руки Д'Артаньяну. Теперь никакое средство защиты с его стороны не могло считаться ни чрезмерным, ни бесчестным.
Щёлкнули взводимые курки, и д'Артаньян рванул салфетку из-за ворота. Она влажно шмякнулась в рожу гвардейца. Один пистолет, наверное, дал осечку — ярко, беззвучно и бесполезно полыхнул порох на полке, — второй оглушительно рявкнул. Комнатушка наполнилась дымом. Д'Артаньян поднырнул под выстрел (пуля прошелестела в дюйме над его головой), одновременно делая выпад. Мадлен заверещала. Отчётливо хрустнул разрываемый мушкетерским клинком хрящ кадыка, потом кончик шпаги застрял между шейными позвонками. Чтобы вытащить её, д'Артаньяну пришлось наступить на горло уже бездыханного противника.
Мадлен продолжала верещать.
Д'Артаньян вытер шпагу о матерчатую перевязь мертвеца и оглянулся.
— Всё хорошо, детка, — ласково сказал он. — Продолжим наши игры.
Мадлен верещала, закрыв лицо ладонями, и глаза её, блестевшие сквозь растопыренные пальцы, были круглы от страха, но смотрела она не на д'Артаньяна и не на труп. Она смотрела на зеркало.
В зеркале, точно посередине, была идеально круглая чёрная дыра размером с голову младенца, и обугленная стена за нею ещё дымилась, а пузырящиеся края дыры были ярко-малиновыми и светились. Один пузырь лопнул, капля стекла оторвалась, упала, остывая на лету, и звонко разбилась о мраморный подзеркальник, заваленный баночками, флакончиками, коробочками, гребешками, щипчиками и пинцетами...

* * *
— Я только что убил гвардейца, — сообщил д'Артаньян.
— Браво, мой друг! — сказал Арамис.
— Эка невидаль! — проворчал Портос.
— Которого из них? — спросил Атос.
— Его звали де Лукас, — сообщил д'Артаньян.
— Мир праху его, — благодушно сказал Арамис.
— Де Лукас? — переспросил Портос. — Не слыхал о таком. Наверное, он не слишком хорошо дрался.
— Вы уверены в том, что он — гвардеец кардинала? — спросил Атос.
— Нет, — сказал д'Артаньян. — Я знаю только то, что он гвардеец. Он... — д'Артаньян помолчал, подыскивая слова. — Он выстрелил в меня.
— Во время дуэли? — возмутился Арамис. — Это было бесчестно!
— Это было неразумно, — хмыкнул Портос. — Он не мог не промахнуться.
— Он выстрелил в вас из пистолета? — уточнил Атос.
— Да, — сказал д'Артаньян. — То есть, нет... В общем, это было похоже на пистолет, но...
— Вы уже стёрли запись? — быстро спросил Атос.
— Я обязательно сотру её, — пообещал д'Артаньян. — Просто потому, что это неудачный дубль. Если хотите, можете просмотреть и убедиться сами... Где вы сейчас?
— Присылайте, мой друг, — сказал Арамис. — Я жду.
— Я буду у себя в гримёрной через две... нет, через две с половиной минуты, — сообщил Атос. — Присылайте.
— Чёрт возьми! — огорчился Портос. — Я на охоте, в полутора лье от Брасье и не менее чем в пяти от Пьерфона... Пожалуй, я поверю вам на слово.
— Я высылаю копии записи вам, Атос, и вам, Арамис, — сказал д'Артаньян. — Копии одноразовые. Просмотрите их немедленно. Ставлю вас в известность о том, что оригинал записи я намерен уничтожить. Я считаю этот дубль своей творческой неудачей, но, выполняя условия контракта, запрашиваю консультацию коллег. Надеюсь, вы согласитесь со мной...
— Подождите, мой друг! — наконец забеспокоился Портос. — Вы говорите, что убили некоего де Лукаса? Я вас правильно понял?
— Да.
— То есть... Он мёртв?
— В том-то и дело, — сказал д'Артаньян. — Мертвее не бывает... Конец связи.

@темы: отрывок

---

О бедном Кае замолвите слово.

[VeraVicca]

Часто путают эмоциональность и невоспитанность. Кажется, что человек, испытывающий глубокие эмоции не может оставаться внешне бесстрастным.
Должно быть, в этом вина кинематографа и литературы, настойчиво предлагающих своим поклонникам образы истеричных барышень, способных за пять минут продемонстрировать полный спектр человеческих эмоций.
Но она была не такой.
Ей не нравились бурные изъявления чувств: нервировали громкие вопли, внутренне передергивало, когда едва знакомые приятели хватали за руки, хлопали по плечам, гладили по волосам или, что еще хуже, бросались обниматься! Впрочем, стоит признать, что люди довольно редко позволяли себе что-либо подобное в отношении к ней. Но она часто наблюдала такое поведение и неизменно осуждала его.
Молча и бесстрастно.
Приятели звали ее снежной королевой, неприятели – ледышкой. Но и те, и другие соглашались, что она была барышней рассудочной и холодной.
Да она и сама с гордостью себя такой считала.
До поры до времени.
Ей совершенно не нравились те чувства и эмоции, которые она испытывала сейчас. Они казались ей наказанием за гордыню… и все что она могла: таиться. Стараться не проколоться, с ужасом представляя, что о ней подумали бы, если бы…
Она страшилась додумывать мысль до конца, как митчеловская героиня. Наперерез ужасу выскакивала спасительная мысль «Они никогда не узнают!»
Не помогал даже самый-самый проверенный способ. Раньше стоило ей вспомнить о том, что антигуманной крамолы в ее чувствах нет – все люди испытывают нечто подобное, главный вопрос, как к этому относится, -- и она спокойно выдыхала. А если это не помогало, то всегда оставалось спасительное осознание: на самом деле, если совсем уж начистоту, то никому ни до кого нет дела. И никто не станет выбрасывать на ветер драгоценное время, чтоб думать о ком-то там кроме себя-любимого.
Ничего не помогало. Потому что стыдно было ей. Именно она стыдилась и казалась себе жалкой и несчастной. И никакого дела ей не было до того, что ее зовут ледышкой и пребывают в уверенности, что уж эта-то гордячка точно не понимает, что испытывают нормальные люди.
Как же ей хотелось быть ледышкой, а не чувствовать себя так…
Ей совершенно не нравилось, как колют ее кожу холодные нити душа. Ей было ужасно неловко, когда приходилось выискивать предлоги, чтоб уйти из комнаты и умыться. А когда предлогов не находилось, то оставалось только сжимать кулачки и плевать, что ладошки теперь были сплошь в кровавых полумесяцах, оставленных ухоженными коготками.
Ведь она даже не могла отвернуться и закусить губу – это тут же выдало бы ее.
Ей приходилось встречаться с Ним взглядом, отшучиваться и улыбаться, всячески отпихивая образы из непристойных снов, посетивших ее накануне. А еще благодарить богов за то, что не краснеет, как помидор, и людей за то, что изобрели косметику.

@темы: Зарисовка.

---

Интересная статейка.

[Альвели]

Забавная статья о фанфикшене. Наткнулась неожиданно, захотелось поделиться с сообщниками))
Тык сюда.

@темы: Ссылки

---

[Туман-1252]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Оригинальные творения]

К нашему огромному сожалению, мы вынуждены ввести правило 9.
Чтобы ограничить количество выложенных произведений и облегчить комментирование.
Напоминаем, что выложив своё произведение, желательно оставить и другим авторам свой комментарий. Не только Вы хотите быть оцененным.
Приносим извинения за возможные неудобства.

Введена новая тема Комиксы и манга.

запись создана: 14.07.2009 в 01:13

@темы: Хозяйское.

---

Вместо пролога или записка под номером ноль. Докричаться до тебя.

[Сей Лирая]

От автора: изначально это было лишь сказкой-подарком, впоследситвии стало началом нового мира. Точнее Перекрестка миров.
Критики не боюсь, ибо все мы грешны, и я в том числе. Но вот нецензурщину не выношу, так что сразу предупреждаю грязноговорящих: им я отвечать не буду. Что же касается иллюстрирования... Я - весьма любопытное существо и совсем непрочь посмотреть, как написанное мной можно воплотить на бумаге ) Ну, а на "нет" и суда нет! Итак, начнем потихоньку...
___________________

- Хокусен-даи, ратусен доджо. Хокусен-даааи, ракусен до. Хокусен-даи, ратусен… - шептала она, болтая ногами в воздухе. Беспечность и угловатость юности делали ее весьма очаровательной особой. Две фразы вырывались из нее сами собой, все повторяясь и повторяясь.
Девушка. Лет шестнадцати. Со слегка растрепанными волосами отливающего золотом русого цвета. Щуплая невысокая девочка с упрямством на дне глаз. Она сидит на широких перилах лестницы, что ведет к парадному входу в обычную средненькую школу. Таких школ по России тысячи. Невысокие мрачные трех-четырех этажные здания из кирпича. Для большинства это клетка, для нее – не то чтобы дом, но по меньшей мере, место, где не бьет отец, не орет мать и нет времени на пустые мечты. Все твердят ей, что она глупая фантазерка. В ответ она читает свое не то заклинание, не то мантру.
- Хокусен-да-а-а-и, ракусен до… - по пыльному асфальту под ее ногами ползет большая муха с оборванным крылом. Девушке ее немного жаль. Они не похожи, но муху все равно жаль. Она ведь не смогла помешать путающимся у старшеклассников под ногами пятиклашкам лишить себя крыла. Заныла спина. В классе ее пытаются сделать козлом отпущения, отрываются по полной, но следов на видном месте не оставляют. Что не мешает синякам противно ныть и чесаться.
- Хокусен-даи, ратусен доджо…
- О чем поешь? – этой однокласснице девушка не понравилась сразу. Интересно бы знать, чем именно? Потрепанной застиранной одеждой? Длинными до колен волосами? Не моргающим прямым, как палка взглядом, который иногда стремится соскользнуть, уйти в сторону и вверх от лица собеседника? Даже если бы девушка и спросила, ей бы никто не ответил. Правду здесь говорят лишь перед тем, как соврать. А кому выгодно врать чокнутой замарашке? Та между тем посмотрела на заговорившую с ней гламурную девицу в чёрно-розовом. Та выплюнула жвачку и лениво уточнила: - Эт че японский твой?
За спиной гламурихи (так уж девушка про себя окрестила своего главного недруга, не удостоив того даже большой буквы) захихикала верная свита. Все знали, что в их классе завелась «япономанка». В свое время это дало им повод для новой волны издевок. Что ж, каждый волен смеяться, пусть даже шутки его не смешные.
- Нет, - после недолгого молчания ответила девушка и стала ждать продолжения разговора. Бить ее не станут. Вокруг слишком много народа. В основном это вырвавшиеся на время перемены младшеклашки и ученики седьмого-восьмого, но иногда на крыльцо выходит покурить и погонять курящих охранник Гриша. Он лишь с виду неказистый и безопасный. Пару раз разнимал драки мальчишек и бойню, устроенную девчонками. Даже оставил целыми драчунов.
- Тогда на каком же это языке? На китайском что ль?! – гламуриха боролась со смехом, значит, приготовила какой-то сногшибательный монолог. Слушала она исключительно себя, что япономанку всегда удивляло. Бывают же такие нарциссы в наше время! Кто бы мог подумать.
- Нет, не на китайском, - девушка редко позволяла себе вот так открыто и насмешливо улыбаться. Все привыкли к ее нахмуренным бровям и губам ровной линией. – Это песня монаха. Я не знаю, на каком языке он поет.
- И где твой монах? – захлопала глазами гламурная кошечка.
- Он не мой, - задумчиво уточнила девушка. Ее взгляд вновь стал изменяться, уходить от реальности. – Он поет в мире, где есть магия. Хокусен-даи, ратусен до…
- Чокнутая! – обрадовано вопит на это, заглушая песню-чтение, девица в черно-розовом. Люди начинает любопытно оборачиваться. – Не, вы только посмотрите! Вы гляньте на эту шизанутую!
Та, о ком шушукаются по углам площадки перед школой и на лестнице, закрывает глаза и сосредоточившись поет. Она очень хочет, чтобы он ее услышал.

- Хокусен-даи, ратусен доджо. Хокусен-даи, ракусен до! – парень повторяет слова уже битых три часа. Для обычных людей это молитва о встречи с потерянными людьми. Для магов с хорошей подготовкой это заклинание, позволяющее найти кого угодно. Монахи, как правило, занимают промежуточное место. Им редко нужны простые смертные, а Богов зовут по-другому. Но из всех правил, писанных и неписанных, есть свои исключения. Например, этот высокий стройный подросток, что болтает ногами над пропастью и зовет, все зовет неведомо кого.
Вокруг видны скалистые горы, которые на западе обрываются прямо в тихое последние несколько тысяч лет море, прозванное Ракушковым. На востоке и юго-востоке скалам противостоят зеленые округлые холмы Зеленой равнины. Там, где объединяются скалы, море и холмы, стоит город. Отсюда не видно, но за ним и в самом деле начинается ровная степь. В дне пути ее вновь оборвут горы, с не такими острыми и неприступными пиками. Зеленая равнина зажата между горами и морем, ведет к ней лишь морской путь, что впрочем, не особо мешает, а то и помогает развиваться торговому городу. Лирая лет через двадцать при таких темпах должен стать третьим по величине городом империи. Но станет ли, пока неизвестно. Врагов у Города чаек (так переводится название бывшего маленького рыбачьего поселения) предостаточно.
Юный монах одергивает и полу туники и самого себя. Нашел время для размышлений о политике! Скоро его исчезновение обнаружат. Ему еще повезет, если никто не проверит нетронутость свитка с древними зайранскими заклинаниями. Свиток он выучил довольно быстро, всего раза с пятого. Теперь пришло время применить знания на практике.
Плеча поющего заклятье коснулась морщинистая покрытая старческими пятнами рука:
- По кому молитву читаешь, ученик?
- Учитель… - юный последователь учения истинного Слова вздрагивает и понимает, что не может солгать. – Я не молюсь.
- И кто же она? – учитель позволяет себе усмешку умудренного жизнью человека. Его подопечный готов поклясться, что когда-то и этот древний старец пытался призвать к себе какую-то красавицу.
- Я не знаю, кто она. Я просто зову. Она приснилась мне, а я ей. В мире, где она родилась, нет магии, но она обещала услышать и послушать, - парень выпалил это на одном дыхании и не стал ждать выговора или нравоучений. Их не будет. – Хокусен-даи, ратусен доджо…
Взгляд старого монаха, много постранствовавшего по этому и не только этому свету, скользит по нагретым на солнце камням скал, по глубоким обрывам, до дна которых доставали лишь ветры и свалившиеся в них бедолаги. Старец улыбается надвигающейся грозе и упорно выглядывающему из-за темно-серых туч солнцу. Грозы в последнем месяце весны особенно сильные, летом будут лишь противные моросящие дожди и холодный туман. Когда придет это время, непогоде будет сопротивляться лишь золотые купола старого храма, что был выстроен много лет назад. Этот храм успел увидеть множество зим, множество людей и богов. Его едва не уничтожил дракон и заново отстроил рыцарь, победивший спятившую от какого-то своего драконьего горя тварь, потерявшую разум.
Старец родился здесь семь десятков лет назад и все равно родные места воспринимал с восторгом младенца. Он вообще считал детей очень умными существами, у которых многому следовало учиться. Монах улыбнулся в бороду, сел неподалеку от ученика и прикрыл глаза:
- Пой, мальчик. И не переставай верить. Она услышит…

@темы: Отрывок

---

Тараканы Господни (Гимн любопытству)

[demodok]

Очень хочу иллюстрации.
Рассказ большой, состоящий из разностилевых глав. Здесь - первая глава, а в конце (если заинтересует) - ссылка на полный текст.

Тараканы Господни (Гимн любопытству)

Некто обустроил свой дом. В дому завелись тараканы. Они стали искать пропитание и смысл жизни.
Тараканы мутируют. Порой мутации заходят так далеко, что отдельно взятый таракан становится умнее своего хозяина. Т.е. не хозяина, конечно, а миросодержателя, а то и миросозидателя, творца обозримой Вселенной...
Но век тараканий недолог.

Глава 1

«Не делай этого!» — сказал таракан Юре Кутову, уже занёсшему над столом сложенную вчетверо «Пионерскую правду» и поджидавшему удобный момент, когда можно будет прихлопнуть наглеца, не задев ни чашку, ни тарелку, ни стеклянную, «под хрусталь», сахарницу, ни тем более рюмку с мамкиной горилкой.
Рюмка нужна была Юре для исполнения экспериментального этического этюда. Мамка вот-вот должна была вернуться с работы, калитка была видна через окно. Как только мамка её откроет, горилку надлежало выпить и сразу же наполнить рюмку снова, а если Юра сделает это заранее, то может и уснуть, не дождавшись мамки...
Наверное, этот замысел и стал причиной появления таракана. Но Юра предпочел предположить, что тараканьи слова «Не делай этого!» имеют отношение не к предстоящему эксперименту, а к занесённой над ним, тараканом, газете.
— Ага, «не убивай меня, я тебе пригожусь!» — иронически процитировал начитанный в свои 13 лет Юра Кутов.
Таракан ничего не ответил. Он просто перестал ковылять к дальнему краю стола, резко свернул из-под тарелки направо и, поникнув усами, уселся на самом виду, на открытом пространстве, где никакая посуда не могла помешать его убийце.
— Ладно,— буркнул Юра, уважавший мужество в любой твари, и отложил газету.— Ползи давай...
То, что таракан заговорил с ним, Юру Кутова ничуть не удивило: это был не первый говорящий таракан в его жизни. Самый первый выполз из трёхрублёвой бумажки, которую Юра нашёл в двадцати четырёх шагах от калитки, направляясь в булочную.
Это случилось пять лет тому назад. Несметное богатство лежало на траве, придавленное упавшим прямо на него каштаном в лопнувшей колючей кожуре. В левом кулаке Юра сжимал двугривенный: тринадцать копеек предстояло отдать за буханку серого хлеба, а остальными семью он имел право распорядиться по своему усмотрению. И он уже усматривал в своём воображении разноцветную горку слипшихся развесных леденцов, когда, нагнувшись за перезрелым каштаном, обнаружил под ним трёхрублёвку. Юра произвёл в уме молниеносный расчёт, вспотел кулаками и оглядел улицу. Улица была пуста.
Три рубля. Триста копеек. Почти в сорок три раза больше всей принадлежавшей Юре наличности. А если отказаться от леденцов, получится три рубля семь копеек. Почти десять процентов стоимости фотоаппарата «Чайка-II»...
И вот, когда он уже начал разворачивать мятую, всю в мелких капельках банкноту, в ней еле слышно заскреблось и наружу высунулся тоненький надломленный тараканий усик. «Не надо!» — услышал Юра и опять настороженно огляделся. Улица была пуста. Неподвижные в сонном безветрии лужи проблёскивали сквозь слой «вертолётиков», осыпавшихся с клёнов, и отражали душное влажное небо. Пахло вчерашним дождём, прелой соломой у калиток, увядшими вьюнками в палисадниках...
Когда он снова посмотрел на зажатую в пальцах трёхрублёвку, таракан боком-боком выбрался из неё почти весь и, скребя лапками, тужился выташить наружу второй ус.
— Чего не надо? — спросил Юра, смело подвергая сомнению общеизвестную истину о том, что тараканы не разговаривают.
«Положь на место»,— распорядился таракан, отчаянно и грозно подрагивая усами, один из которых так и остался надломленным.
— Твоя, что ли? — спросил Юра.— Ты в ней живёшь?
«Да нет...— сказал таракан.— Просто...».
— Чего просто?
«Ладно, как знаешь.— Ни в голосе, ни в движениях таракана уже не было никакой грозности, сплошное отчаяние.— Я предупредил, а ты — как знаешь...». Он опустил усы и заковылял, подволакивая левую среднюю лапу, к краю банкноты, явно намереваясь спрыгнуть в траву.
Юра положил трёхрублёвку на место и даже придавил её тем же самым каштаном — осторожно, чтобы не повредить таракана, опять заползшего внутрь. Если таракан заговорил, то уж наверное не зря. Наверное, знает что-то такое, что Юре неведомо...
Через час после Юры трёхрублёвку нашла соседка баба Устя. Она же, как выяснилось, и потеряла её вчера вечером, расплачиваясь с водовозом за три последних месяца и за месяц вперёд, потому что получила не только пенсию, но и перевод от внучки из Киева. Юра узнал об этом после школы. Баба Устя успела рассказать свою новость почти всей улице Октябрьской, начав со своей стороны, пройдя до конца и возвращаяь обратно по той стороне, где жили Кутовы. Как раз когда Юра вернулся из школы, баба Устя добралась до них и пересказывала мамке все подробности: и про каштан, и про таракана, и про то, какими «страмными» деньгами водовоз дядька Трофим выдаёт сдачу — и мелочь-то у него вся битая и гнутая, и бумажки рваные да мятые, а бабы Устина пятёрка совсем новая была, только что с почты...
В доказательство того, что это та самая трёхрублёвка, полученная на сдачу от дядьки Трофима, баба Устя показывала мамке надорванный и заклеенный папиросной бумагой краешек банкноты, которую она вчера сунула мимо кармана передника и ушла себе, а сегодня хватилась, побежала искать и нашла под каштаном — вон под тем, рядом с Мелентиевым огородом... А ещё Юра увидел на трёхрублёвке, рядом с наклеенной папиросной бумажкой, какое-то пятнышко, очень похожее на прилипшую тараканью жопку. Таракана баба Устя, наверное, раздавила и стряхнула, а жопка осталась.
Недолог тараканий век...
Таких разговорчивых тараканов, как тот, самый первый, Юра Кутов больше не встречал. Все остальные ограничивались двумя-тремя словами: «Не надо!», «Не делай этого!», «Даже не думай!»,— и тому подобное, а на уточняющие вопросы отмалчивались. Правда, один из говорящих тараканов обошёлся без уже привычной частицы отрицания и сказал: «Навешай ему по соплям!» — после чего моментально ретировался с Юркиного портфеля. Навешать по соплям Вовке-Барбосу Юрка не сумел. Более того: сам вернулся домой с огромным синяком под глазом и всё ещё зарёванный. Но всё-таки Барбос его зауважал и больше не приставал со своими вымогательствами, требуя ежедневно те 10 копеек, которые мамка выдавала на школьный завтрак...

— Ползи-ползи! — повторил Юра.— А то здесь не только газета. Я тебя и рюмкой могу... ненароком...
Но таракан продолжал сидеть на столе, на открытом пространстве между тарелкой и подоконником, и брезгливо вздрагивал усами в сторону рюмки. Значит, именно про мамкину горилку он и сказал Юре своё «Не делай этого!»...
А почему Юра должен их бояться и слушаться? Тоже мне, воспитатели нашлись! Он даже Вовки-Барбоса не испугался — и правильно сделал. Ему тогда просто стало любопытно: а что будет, если он послушается таракана? Вот и сейчас ему просто любопытно: а что будет, если он НЕ послушается? Убедится мамка в его правоте, или просто выпорет и забудет?
И вообще, при чём тут Барбос? Он же Вовка Барбисов — хам, дурак и любитель подраться, не важно на чьей стороне... Юра не любил драться, никогда не умел драться и не хотел этому учиться, но отнюдь не считал себя трусом. Он даже учителя математики не испугался, однорукого Александра Ивановича, когда тот сказал ему, что не надо пороть чушь, а надо почитать учебник стереометрии для десятого класса — если, конечно, Юра сумеет его осилить. Известно ли Юре, что такое бесконечно малая величина?
— Чушь тараканья, вот что это такое! — храбро сказал Юра, перекрывая гомон веселящегося класса.— Бесконечно малых величин не бывает!
Это убеждение он вынес как раз из учебника по стереометрии. А теперь совершенно точно знал: совсем не обязательно рисовать эти дурацкие квадраты и треугольники, чтобы доказать теорему Пифагора! Надо просто вывернуть наизнанку два конуса, которые получатся, если поставить этот треугольник гипотенузой на стол и крутануть вокруг высоты...
— Ну и как же ты их вывернешь? — спросил однорукий Александр Иванович.
«Только без рук!» — неслышно для всех, кроме Юры, предупредил таракан, сидевший на его парте, в ложбинке для ручки, но на этот раз Юра таракана не послушался.
— Я-то? Да я-то запросто выверну! — сказал он.— Одной рукой буду держать, другой выворачивать!
Класс грохнул и сразу же испуганно притих, и только Вовка-Барбос продолжал визгливо хохотать, потому что он был дурак и хам. Юра почувствовал себя точно таким же хамом, ничуть не умнее, и ему стало стыдно, а однорукий Александр Иванович побагровел, выгнал Барбисова на улицу и вкатил Юре двойку в журнал.
После уроков они вдвоём дотемна сидели в учительской и рисовали в Юриной тетради эти вывернутые наизнанку конусы. То есть Юра рисовал, а Александр Иванович хмыкал, щурился, морщился и то почёсывал левой рукой правую культю через пиджак, то принимался поправлять Юрины рисунки. В конце концов он вздохнул и сказал, что у Юры аксиоматическая путаница в голове и что ему надо поскорее изучить хотя бы основы топологии: тогда Юра поймёт, что он сам себя кусает за хвост. На прощанье Александр Иванович нарисовал змею Уроборос, которая заползла в бутылку Клейна, и предложил Юре подумать, как она могла бы выбраться наружу, не выпуская из пасти своего хвоста... Потом он проводил Юру до самого обрыва над Тикичем, откуда до Октябрьской улицы уже было рукой подать, и всю дорогу рассказывал о физико-математической школе в Обнинске, в которую он сам поступил сразу после восьмого класса, и, если бы не тот случай на стройке...
Юра моментально подсчитал: пять лет в институте, плюс три года в Юркиной школе, плюс девятый, десятый и одиннадцатый классы (тогда их было одиннадцать)... А в армии Александр Иванович, наверное, не служил... Получался 1965 год, когда Юрка ещё не встретился со своим говорящим тараканом и сам только-только начинал говорить, а Юркин папка был ещё живой и работал в милиции инструктором по самбо и стрельбе.

Чтобы попасть в физматшколу, которая теперь была не только в Обнинске, но и в Киеве, надо было сначала победить на областной олимпиаде по математике в Черкассах. Но время поездки на олимпиаду совпало с мамкиным запоем, и в прошлом году Юра поехать не смог. Мамка работала токарем в депо и пила по-чёрному с тех самых пор, как на папку пришла похоронка из Чехословакии...
Правда, запои у неё бывали не так уж и часто, но Юра научился вычислять их приближение. Как раз вчера мамка не огранилилась обычными двумя рюмками после работы, а выпила третью и уснула прямо за столом. Значит, не сегодня завтра снова запьёт, а время олимпиады неумолимо приближалось. Вот пусть и выбирает: или Юра тоже станет токарем в депо и будет пить по-чёрному, или всё-таки поедет в Черкассы на той неделе...
Он услышал, как хлопнула крышка почтового ящика, и выглянул в окно. Мамка, на ходу разворачивая газеты, быстро шла к дому по кирпичной дорожке. Таракан укоризненно вздрогнул усами, когда Юра взял рюмку. Крепко зажмурившись, он через силу выцедил её содержимое.
Горилка подействовала на удивление быстро — гораздо быстрее, чем на мамку. Крест оконного переплёта расплылся в глазах, потом снова сфокусировался, но раздвоился. Тараканов на столе тоже стало два и, немного подумав, Юра поставил рюмку между ними. Закрыл глаза, нашарил на столе бутылку, снова открыл глаза и понял, что не знает, какая из двух рюмок настоящая. Быть ему сегодня поротым, и не видать ему Киевской физматшколы, как своих ушей! Ну и не надо. Он снова зажмурился, наощупь отхлебнул прямо из горлышка (горилка пролилась на подбородок и на рубашку) и наощупь же осторожненько поставил бутылку обратно. Под ней хрустнуло.
Тараканы живут недолго и умирают глупо.

Полный текст: proza.ru/2007/01/12-84

@темы: Рассказ.

---

Тигр.

[Альвели]

Иллюстрация для  Catherine Jardine
К части первой триптиха.

Рекомендую Участникам сообщества ознакомиться с подпунктами правила 8.

@темы: Рисунок., Глас Модератора.

---

монолог принца датского

[demodok]

Какой же русский не любит перевести с английского монолог принца датского? Вот и я попытался… Разрешаю (и даже прошу) поизгаляться над результатом попытки!


Быть иль не быть? — вопрос и прям, и прост,
а мы его трусливо усложняем.
Нам боязно ступить в пучину бед,
как в бой неравный храбрецы вступают.
Нам страшно умереть, не упредив
коварного удара злой судьбы,
забыться вечным сном… Что снится там,
откуда возвращаются едва ли?
И существует ли оно? Ах, если б
мы точно знали что-нибудь про «там»!
Как радостно сводили бы мы счёты
с болячками земного бытия:
с недугами, долгами, клеветой,
судом авторитетных пустобрёхов
и торжеством корыстной правоты!
По венам бритвой, или горсть таблеток,
или прыжок с восьмого этажа —
и мы уже не здесь, а там!.. Но есть ли
какое-нибудь «там»? и ждёт ли нас?
Мы размышляем — значит, мы боимся.
В трусливых рассуждениях, как в штиле,
сникают паруса гордыни нашей,
наполненные дерзкими мечтами
ещё вчера…

(Входит Офелия)

Офелия! О чём
Базаришь с Богом? Пусть Он за меня
подержит мазу — но не там, а здесь!

@темы: Стихи.

---

[Rinkatekate]

***
Перебирая по струнам туманы,
Рассыпая по травам росу,
Перешагну я моря-океаны
Иль пройду по песчаному дну.

Я глазами ловлю силуэты
В отражениях луж от дождей.
В облаках голубей пируэты
Рисовали мне образ. Но чей?

В парках листья шептали сонеты,
Ветер медленно гнал облака,
Напевали мне птицы куплеты…
Не сказали мне, чьи те слова.

И хожу я по миру, не знаю,
Для чего и кого я ищу.
Как мозаику я лик собираю
И собрать все никак не могу…

@темы: Стихи.

---

Доблесть раба

[demodok]

Луций Юний Брут, племянник Тарквиния Гордого, теоретически мог претендовать на курульное кресло после смерти царя. Но если бы кто-нибудь высказал такое предположение вслух, первым рассмеялся бы Тарквиний Гордый, потом его старший сын и двое младших, а последним сам Луций Юний Брут — Луций-Тупица из рода Юниев. Никто из царевичей — ни блистательный Секст, ни флегматичный Тит, ни хитроумный Аррунт — не воспринимал его как соперника. Разве можно ожидать каких бы то ни было неприятностей со стороны того, кто обделён умом, красотой и богатством, физически слаб и начисто лишён честолюбия? Такой человек мог вызвать лишь нечто среднее между жалостью и презрением. Поэтому Тарквиний Гордый откровенно презирал Луция-Тупицу, а царевичи почти любили его и всюду таскали за собой. Не как товарища по играм и забавам — а как саму забаву, живую игрушку, шута...
Не бывает надёжней защиты, чем презрение сильных — особенно там, где право на их стороне.
Весь Рим знает, что Луций Юний Брут повредился умом в день казни своего брата. И не мудрено: тогда ему было всего-то двенадцать лет. Вполне достаточно, чтобы всё понимать, но слишком мало, чтобы суметь отомстить или хотя бы умереть достойно...
Он навсегда запомнил этот день.
Как ближайший родственник одного из казнимых, он сидел в первом ряду, почти напротив царя, и жёлтый песок (обновляемый в те времена ежедневно) начинался в полушаге от его сандалий. Осуждённых вывели на площадь и приковали к столбам в центре Форума. Луций Юний молчал, только едва заметно вздрагивал каждый раз, когда розга ликтора со свистом обрушивалась на спину брата. Сечь полагалось до первой крови. Ликторы, утомлённые однообразной работой, не слишком усердствовали, поэтому секли долго. Луций Юний сидел неподвижно, смотрел и молчал, лишь иногда отодвигая в сторону раба, с тревогой склонявшегося над своим юным хозяином, — чтобы не мешал видеть.
Первые капли крови упали на чистый песок, ликторы с видимым облегчением отложили розги и взялись за топоры.
Луций Юний молчал и смотрел. То ли на брата — то ли сквозь него, на царя. На Тарквиния Гордого. На дядюшку Тарквиния, чьи скорые суды были особенно губительны для родственников — и тем губительнее, чем богаче были обвиняемые...
Он продолжал молчать, когда обезглавленное тело брата, предпоследнего из Юниев, обвисло на цепях. Если бы Тарквиний Гордый увидел в этот миг лицо племянника, уже назавтра в роду Юниев не осталось бы ни одного мужчины.
Молча, с сухими глазами, Луций Юний поднялся со скамьи и мелкими деревянными шагами двинулся к центру Форума. Тела изменников нельзя было сжигать — их надлежало выбрасывать в Тибр, на съедение рыбам. Но ведь никакими законами не запрещалось взять горсть песка с площади Форума. Песка, пропитанного кровью предпоследнего из Юниев...
Он видел только этот песок под ногами, а потом что-то помешало ему идти. Подняв глаза, Луций Юний упёрся взглядом в голую мускулистую грудь со знакомым шрамом под правым соском. Это был его раб... осмелившийся преградить путь хозяину! Луций Юний коротко ударил раба локтем под вздох и двинулся было дальше, но снова упёрся в неодолимое живое препятствие. Раб не согнулся от боли, не убежал, не отступил в сторону! Он ухватил своего хозяина за плечи, приподнял и усадил обратно на скамью, и не отпустил даже после того, как Луций Юний, изловчившись, ударил его пяткой в пах.
Спустя минуту весь притихший от страха и удивления Форум наблюдал, как двенадцатилетний мальчишка избивает палкой голого мускулистого великана. Никто не посмел вмешаться. Закон был на стороне Луция Юния, Луций Юний распоряжался своей собственностью так, как считал нужным.
Всхлипывая и нечленораздельно крича, он бил своего раба. Бил долго и сильно — по плечам, по спине, по бугристому от мускулов загривку, по пальцам, которыми тот закрывал склонённую голову. Бил, пока не устал настолько, что уже не мог удержать палку. Он выронил её и сам упал на скамью, совершенно обессиленный. Тогда раб поднялся, осторожно взял своего господина на руки и понёс домой, и гордые римляне расступались перед ним — голым, избитым и несвободным, самым несвободным человеком в Риме, рабом брата изменника.
Преданность — доблесть рабов...
Это Луций Юний тоже запомнил на всю жизнь.

@темы: Рассказ.

---

[Maureen comes true]

Круговерть.

…И тысячи огней сверкали в этих стенах,
Стекали по ресницам тяжкой медью.
Тончайшей нитью в волосы вплетались,
Срываясь, падали, и впитывались в вены.

…И ты так далеко – ты в дальнем конце зала,
Казалось, я моргну – и ты в тот миг растаешь…
Среди шумов, огней и благовоний горьких
Твои глаза, твою улыбку я искала.

…Звучала музыка – и в вихре мы кружились,
Но возле уха – не твое дыханье,
И не мою так ласково ты держишь руку,
Не на твою грудь мои локоны струились.

…Плясали тени, и застывали в крике,
Взмывали вверх и падали камнями.
Чертили правильные, по науке, формы,
И расплывались кляксами в неловком миге.

…Казалось, просто так: всего на миг забыться,
Несмело руку протянуть и чуть тебя коснуться…
…Но вальс уносит нас к разгоряченным теням,
Сияет круговерть; я не смогу остановиться.


Об Исходе Нолдор.

От росы ли так остро блестит трава
Или от бесконечности пролитых слез?
Вдалеке уж зарделся рассвет едва,
Нас застало светило у старых берез.
Мы стояли склоненно; только ветер свистел,
Только ветер безумно кружился ввыси,
Только ветер безжалостней тысячи стрел
Рвал с голов непокрытых княжьи венцы.

Было время и полночи звезд допьяна,
Была память блаженна и сладок напев,
А теперь наши рати в Пристанищах Сна,
И ткать саван устали персты наших дев.
Завтра снова туман, завтра битвенный жар,
И кровавое солнце на гардах клинков…
Наше гордое знамя собрать по клочкам,
Видно, станет уделом оставленных вдов…

…И мы грудью на смерть, утопая в телах,
Словно в море, не знающем тонкого дна,
И, смешавши в сердцах то ли гнев, то ли страх,
Мы найдем свой исход на ладонях Врага.
Нас Проклятье зовет, словно глас из глубин,
И дань Клятвы жжет руки кипящей смолой…
Скоро наши глаза ослепит Сильмарил
На железной короне хрустальной слезой.


Театр фальши.

Я ведь актер – не верь моей улыбке.
Она до слез правдоподобна, но фальшива;
Поставлен свет и гениальна перспектива,
И верить мне, как казино, - бессмысленны попытки.

Я ведь актер – несложно выгнуть позу,
Совсем легко болтать о том, о чем болтаем.
Запас поверхностных, дежурных слов неиссякаем,
А на рукав скользнул лишь отблеск рампы, а не слезы.

Ты скажешь: «Лицемерная! Коварна…
Вся жизнь – театр, а за сценою – лишь кукла.
И имя мне – расставленные буквы;
Бездушны, но зато в значеньи жанра».

Ты ошибаешься; за гранью из фарфора,
За краем жесткой, но уже привычной маски
Я прячусь от жестокой лживой сказки,
Что жизнь мне дарит – каждый раз все снова.

А мне до дрожи надоело оступаться,
Разочаровываться в людях и стремленьях.
Внутри – прочней железа убежденье,
Что тех, кому я верю, может не остаться.

Так я, подобно всем, надену маску,
Сыграю роль удачливой, счастливой…
Созданье образа – моя прерогатива.
Ты не найдешь обмана – я старалась не напрасно.

…Аплодисменты, как обычно, прогремят;
Спектакль окончен – заключительный поклон.
Еще минут пятнадцать выдержит заслон,
А выраженье глаз я спрячу от тебя.

@темы: Стихи.

---

...

[Salva me]

Поиграешь со мной?

Наблюдаю, молчу, за твоей спиной...
Знаешь, что я хочу. Поиграешь со мной?
Я иду, наступая ровнехонько в след,
Я с тобой засыпаю, встречаю рассвет.

И я снова...

И я снова иду у тебя за спиной...
Я у всех на виду. Поиграешь со мной?
Я играю с тенями, смотрю на зарю,
На судьбу не пеняю, ей свободу дарю.

Я крадусь, затаившись у тени твоей.
Я прорвусь, пропадая, я стану сильней.
Обернувшись, увидишь меня за спиной...
Видишь - снова вернулась... Поиграешь со мной?

@темы: Стихи.

---

Просьба к участникам и ПЧ.

[Оригинальные творения]

Так как наше сообщество достаточно молодое, хотелось бы попросить наших Участников и Постоянных читателей о небольшом одолжении.
А именно, если не сложно, разместить наш баннер у себя в дневнике, чтобы как можно большее количество людей узнало о нас.
Ведь так существенно повысятся Ваши шансы быть оцененными и прокомментированными — это напрямую зависит не только от личного энтузиазма каждого, но и от количества участников!

Код баннера:
<div align="center"><a href="http://www.diary.ru/~tvarenia/" target=_blank><img src="http://static.diary.ru/userdir/8/3/7/4/837401/43796995.jpg"></a></div>
В дальнейшем сделаем небольшой баннер для эпиграфа.
Очень надеемся на Ваше понимание.

@темы: Хозяйское.

---

Я рядом

[Rinkatekate]

Стихотворение старое, но я буду рада критике )
Я рядом.

Ты помни – я рядом,
Крыло о крыло
И падать не страшно,
Хоть так высоко.

Я рядом! Я рядом!
Мой крик в тишине
Разносится эхом
По спящей стране.

Я рядом, не бойся,
Тебя защищу,
От бед и невзгод
Я собой заслоню.

Я рядом… Я рядом…
Не бойся и спи,
Твой сон охраняет
Ангел в ночи.

@темы: Стихи.