Внимание, конкурс!

[Ticky]

Сообщество "Литературная Ныра" приглашает желающих принять участие в конкурсе прозы "Анархия!".

Итак,
Тема
- АНАРХИЯ!
Дополнительные темы для тех, кому не понравилась основная
- Власть и ответственность
- Случайность
Примечание. Да, можно использовать любую из трёх тем, а можно хоть все три сразу.

Требования к тексту:
Принимается проза
Объем - до 20 000 символов. Если у вас получается больше - пишите мне, обсудим в индивидуальном порядке
Жанр - любой

Общие правила конкурса:
До 10 июня вы пишете текст и отправляете его мне в личку либо на почту: [email protected] (и для верности стучите в личку, чтобы я проверила почту).

1 тур. Когда все работы собраны, я отправляю участникам следующую информацию:
- все тексты, пронумерованные
- бланк для выставления оценок
Оценки будут выставляться по десятибалльной шкале всем работам (одна оценка, от 1 до 10), кроме своей, и до 20 июня отправляться мне. После этого я суммирую результаты и 21 июня выкладываю отчёт.
Участники также могут писать маленькие рецензии к чужим текстам, объясняя свои оценки. А могут не писать, на этом этапе рецензии - дело добровольное.
Зрители в это время читают тексты, но общего голосования не будет (тексты будут выкладываться в Ныре, но я могу дублировать выкладку здесь, на дневниках, если будут желающие читать и следить). Для каждого текста будет возможность поставить "мне нравится" (реализованная с помощью голосований). Варианта "мне не нравится" не будет.

2 тур. Финал. Количество текстов, которые пройдут во второй тур, будет зависеть от общего количества присланных работ, но не менее 3-4 текстов (в среднем - где-то 30-50% от общего числа, в зависимости от числа присланных работ).
Это самый интересный тур. Каждому финалисту рандомно выдаётся два текста-конкурента, на которые он должен написать отзывы. Для одного произведения участник становится адвокатом (и он должен написать максимально хвалебный отзыв), для другого - прокурором (он должен написать максимально ругательный отзыв). При этом может получиться так, что ругать придётся понравившийся текст, а хвалить - несимпатичный. Это нормально.
До 30 июня участники отправляют мне рецензии.
1 июля я выкладываю рецензии и создаю темы для голосования. Рецензии адвоката и прокурора выкладываются неанонимно
После того, как все рецензии выложены, проходит сразу три зрительских голосования
- зрители читают рецензии адвоката и прокурора и выбирают лучший текст из вышедших в финал
- зрители выбирают лучшего прокурора
- зрители выбирают лучшего адвоката
Зрительское голосование проходит до 10 июля.

Деанон и подведение результатов.
11 июля проходит деанон. Называются победители:
- Лучший текст
- Лучший прокурор
- Лучший адвокат
- Приз зрительских симпатий. Да-да-да, несмотря ни на что Текст, собравший больше всего "лайков" (голосов "мне нравится") получает приз зрительских симпатий.
Победители получат символические призы, а также славу и почёт ^^

Ссылка на тему конкурса

@темы: Конкурс.

---

[LRaien]

Попробую разбавить тишину.

Название: «Аптерос».
Автор: LRaien
Рейтинг: R
Персонажи: пилот, биокорабль
Жанр: фантастика
Размер: 7 971 слово.
Статус: закончен.
Саммари: Сако достаётся отличный биокорабль, но с дурной славой: предыдущий пилот умер, и, говорят, не без помощи этого самого корабля.
Примечания:
1. «Аптерос» — одно из прозвищ богини победы, означающее «бескрылая».
2. Является частью вселенной «Детей Неба», но можно спокойно читать отдельно.
Предупреждения: смерть персонажа.

на Книге Фанфиков | в моём дневнике

Вторую колониальную экспедицию называли великим проектом. Над ней работали половина населения Земли, а так же жители колоний на Марсе и станций Юпитера. Лучшие учёные проектировали криогенные камеры, создавали корабли, рассчитывали ресурсы. Экипаж отбирался тщательнее, чем когда-либо. Были учтены ошибки Первой колониальной, были вложены миллиарды, были…
Для всего мира Вторая колониальная исчезла навсегда через два дня после отлёта. Заглохли сигналы, пропали корабли, не осталось ни единого следа или намёка на то, куда делся целый флот. Месяц траура — и начался проект «Третья колониальная».

В далёком космосе, через миллионы лет — световых и обычных — флот Второй колониальной начал торможение. Пробудившимся людям спешно пришлось искать способы выжить: без поддержки, без связи, среди скудных ресурсов найденной бортовым компьютером планеты. Одним небесным телом колония не ограничилась, спешно осваивались новые планетоиды, экзопланеты… И наступил момент, когда земляне столкнулись с обитателями этой звёздной системы.
Они называли себя Умбра.

Имя корабля звучало злой насмешкой в устах любого.
— «Аптерос», — раздался голос диспетчера. — На взлёт.
— На взлёт, — повторил пилот.
Шевельнулись только его губы. Он сидел в своём кресле, скрестив крепкие руки на груди. Сильные пальцы, покрытые узорами мелких белых полос-шрамов, не касались панели управления, голубые глаза внимательно наблюдали за самой необычной частью корабля — так называемым симбионтом. Схожая с человеческой внешность не могла обмануть: выдавали неестественно оранжевая радужка и того же цвета узор контактных линий, способствующих связи с кораблём, похожий на татуировку. Контактные линии шли по всему телу Умбра, Сако знал об этом от биотехников, но из-под закрытого серебристого комбинезона были видны лишь те, что заползали на правую щеку. По лицу симбионта сложно было понять, что тот испытывает и слышал ли вообще команду, но двигатели «Аптерос» послушно включились, давая кораблю импульс взлететь.
Пилот вздохнул.
— Ты — мой первый биокорабль, — сообщил он симбионту. — Пилот второй категории, Сако Тун. А тебя как звать, «Аптерос»?
— Три-четыре-семь, «Аптерос», — голос у неземного создания был хрипловатый, словно у подростка. — Можешь называть меня Хейти.
— Хорошо, — Сако повернулся к панели управления. — Можно?
— Можно.

Люди были необходимы биокораблям. Точнее, им были необходимы пилоты. Умбра — два в одном, корабль и гуманоидная часть, прозванная по незнанию симбионтом, хотя оба тела были объединены общим разумом, а не отдельными сознаниями. Этот необычный вид был организован по типу улья: Умбра, именуемый Первым, управлял целой колонией, множеством особей. Он принимал важные решения, он создавал новых Умбра. Он был одновременно верфью и биогенетической лабораторией с инкубаторами. И он же был склочным вздорным симбионтом по имени Клото, подсоединенным по глупой ошибке — человеческой, конечно — к боевому крейсеру «Нирвана». Именно он едва не начал войну с человеческой расой, но благодаря биотехнику, бывшему с ним рядом, Первый пошёл на компромисс. Один Клото, управлявший слишком большим числом особей, не мог быть везде и одновременно, — и его заменили люди-пилоты. От них требовалось реагировать в необычных ситуациях, быстро действовать и, конечно же, любить своего партнёра-корабль.
Сако Тун не то чтобы не любил «Аптерос». Он не любил то, что про неё рассказывали.

Предыдущий пилот «Аптерос» умер от отравления. Он умирал долго, медленно и мучительно, пока ядовитый газ проникал в его лёгкие, встраивался в молекулы его тела, сжигая заживо и разъедая изнутри. Скафандр оказался повреждён, и, во время исследования одной из аномалий незнакомой планеты, человек оказался беззащитен перед ядовитой атмосферой. «Аптерос» достаточно было подлететь к своему пилоту, но вместо этого корабль не двигался с места, методично принимая радиопередачу умирающего, не делая ничего, чтобы облегчить его страдания. Объяснений от Хейти так и не последовало.
Сако знал об этом. Да что уж, об этом знали все! Сослуживцы провожали его, словно смертника, но отчего-то Туну «Аптерос» не внушала страха. Скорее, оставляла ощущение неизведанного. Сако решил: он узнает, почему «Аптерос» убила предыдущего пилота. И выживет.

Теорию обращения с биокораблями Сако изучил. Главный биотехник, Александр Эйсман, которому человечество было обязано мирным разрешением конфликта с Умбра, инструктировал пилота лично, вызвав на Заводскую-11.
— …а вся партия «три-четыре» не имеет половых признаков, так что воспринимай как хочешь. И запомни, — биотехник поправил очки, оглядываясь на замершего поодаль Первого, — ни при каких обстоятельствах не пытайся вскрыть альков. Это личное пространство симбионта, сердце «Аптерос». Контактная субстанция, как кислота, разъёст твоё тело в считанные секунды…
Точно так же, как ядовитая атмосфера разъела лёгкие моего предшественника, подумал Сако. На самом деле, не было нужды вторгаться в альков — помещение возле реактора «Аптерос». Что там находилось, пилот не знал, и узнать не пытался: уважение к кораблю было сильнее любопытства. А репутация Умбра заставляла их уважать.

Отец Сако Туна был армянским солдатом, мать — фоторепортёром из России. Они встретились во время конфликта на границе с Ираном, и Сако так никогда и не узнал, отчего они вдруг решили остаться вместе. От отца Сако унаследовал любовь к спорту, открытость и цвет глаз, а от матери — непослушные светлые волосы и привычку разглядывать фотоальбомы, восхищаясь красотой, пойманной в объектив.
Когда Сако едва увидел «Аптерос», он поразился тому, что такое прекрасное создание могли заклеймить убийцей. Изящные линии биокорабля класса «violino», созданного для патрулирования и разведки далёких краёв неосвоенного космоса, поражали воображение. Пилот не заметил, как перешёл на бег: страстно хотелось рассмотреть поближе, коснуться, зайти внутрь, провести пальцами по панели управления… Это было любовью с первого взгляда: Сако Тун влюбился в «Аптерос», и уже не боялся рассказов о её прошлом.
Он взбежал по трапу, перешагнул через порог шлюзовой камеры и ласково дотронулся до стены. Металл с бирюзовым отливом, ровный и гладкий — ни единой щербинки или царапины. Сако так и замер, зачарованно поглаживая приятно прохладную поверхность. Он восторженно наблюдал за мерцающими на поверхности металла и проводов солнечно-оранжевыми искрами, и как-то упустил момент, когда перед ним возник симбионт.
На первый взгляд он не отличался от тощего подростка, ростом чуть ниже плеч пилота. До этого Сако видел других симбионтов биокораблей лишь пару раз, но всё равно смог узнать характерные признаки гуманоидной формы Умбра: комбинезон из серебристого плотного материала с прилегающими к коже контактными пластинами, сложные серьги из корабельных деталей и яркий цвет глаз — у симбионта «Аптерос» это был оранжевый. Биотехник рассказывал, что радужка Умбра окрашивается при подключении: когда тело симбионта соединяется со своим телом-кораблём, то кровь и радужка обретают цвет, свойственный классу их корабля. Сако смотрел в глаза своего нового партнёра и видел там то, чего не мог постичь. Потеряв счет времени, он моргнул, переключив внимание на волосы, каштановым каскадом обрамлявшие миловидное лицо, едва закрывающие узор из контактных линий на щеке.
— А что с лицом? — выпалил Сако, даже не задумавшись о том, как это может прозвучать для симбионта.
Тот, однако, не выказал раздражения.
— Брак, — спокойно ответил он.
Контактные линии были словно рисунки хной — те же изящные узоры, но оранжевого цвета и похожие на рубцы.
— Скоро старт, — симбионт развернулся спиной к Сако. Несколько проводов «Аптерос» успели подползти к его ногам и соединиться с контактной пластиной у щиколотки. — Ты знаешь, где находится рубка?

Направляя корабль всё дальше от места старта, Сако не мог перестать размышлять. Ему казалось, что если уж «Аптерос» убила того пилота, то этому могла быть очень веская причина. Хейти не походил на того, кто действует необдуманно.
— Простите, — Эйсман на экране выглядел таким уставшим, что Сако стало неловко за поздний вызов, но он всё-таки озвучил свой вопрос: — Может, вам известно что-то о том, почему Хейти мог убить предыдущего пилота «Аптерос»?
Александр вздохнул, оглянувшись. Позади, как всегда, маячил Клото — у края дисплея была видна лишь копна непослушных фиолетовых волос.
— Хейти не убивал его, — мягко поправил биотехник. — Он дал ему умереть.
— Это важно?
— Это — единственное, что важно.

Сразу после завершения разговора Александр обернулся к Первому.
— Клото, — он улыбнулся, — как думаешь, он догадается?
— Ни за что, — фыркнул тот. — Вы, люди, вообще не очень сообразительные.
— А я?
— А ты исключение, подтверждающее правило, — Клото притянул к себе своего человека, подтолкнув его одним из кабелей станции. — И вообще, сдалась тебе «Аптерос»?
— А тебе разве не интересно? — подмигнул Александр, гладя жесткие пряди яркого нечеловеческого цвета. — Спорим, Сако догадается раньше, чем Хейти попробует с ним расправиться?
— На что спорим? — Клото уже успел связаться с данными станции и понять, что такое «спорить» в данном контексте.
— На желание, — подмигнул биотехник.
Первый посмотрел на человека с презрительным прищуром, мол, да что ты можешь мне дать, жалкое создание. Он мог приказать Хейти убить пилота сию секунду, но это было бы не столь интересно. Тем более, Клото понимал: при всей легкомысленности слов, Александр не позволит «Аптерос» продолжать убивать. Если Хейти сделает ещё что-то подобное, его отсоединят от корабля и потребуют от биотехников и Первого создать нового симбионта, более покладистого.
— Согласен.

— Сако, — Хейти называл его по имени со дня знакомства, — взгляни на данные со сканера.
Симбионт стоял в проходе, глядя на выпрямившегося в своём кресле пилота. Тот уже развернулся к экрану. Там показывались результаты сканирования поверхности одной из планет, встретившейся им на патрулируемой территории. «Аптерос» уже неделю рыскала по краю системы, отыскивая небесные тела с полезными ресурсами или планеты, пригодные для терраформирования. Умбра отлично регулировали свою популяцию: стоило ресурсам закончиться, как Первый прекращал создание новых особей, впадая в сон. В этот же раз из этого состояния их вывели люди, которым тоже требовались пища и инструменты, и поэтому множество патрульных кораблей разлетелись по космосу, разыскивая что-нибудь полезное.
— Превышение нормы на три целых и восемь десятых, — озвучил Сако. — Здесь могут быть залежи меди. Если осмотреться, то, может, она и для колонизации подойдёт?
— Именно, — Хейти сделал шаг вперёд. — Исследуем?
— Исследуем. Покажи мне, каким маршрутом будешь идти?
На мониторе тут же высветилась кривая линия.
— Одобряю, — кивнул пилот. — Хейти, ты…
На панели управления замигал красный огонёк.
— Сейсмическая активность, — спокойно пояснил симбионт. — Слабая, не навредит «Аптерос», далеко от места посадки. Ожидать, сменить курс для исследования следующей планеты, или…
— Идём прежним курсом, — решительно перебил его Сако, внимательно наблюдая за приборами.
— Хорошо.

Серебристые двери, отделяющие альков от остальных помещений корабля, отошли в стороны. Хейти сделал два лёгких шага вперёд и погрузил руку в контактную субстанцию. Человек бы сравнил внутренности алькова с высокотехнологичной каморкой, в центре которой, похожая на круглый аквариум, мерцала оранжевым флуоресцирующая вязкая сфера. Она держала форму без всяких стеклянных ограждений, и была смертельным ядом для любого чужака.
Но не для симбионта. Хейти подался вперёд, погрузившись в переливающуюся массу целиком. Теперь он был полностью един со своим вторым телом, «Аптерос». Скорость, ощущение от сопровождавшего метеорит роя космической пыли на обшивке, огонь в соплах… Внутри же Хейти чувствовал, словно ровную череду вдохов и выдохов, идеальную работу всех систем, энергию сердца-реактора, сеть нейронов и сосудов — всех кабелей, трубок и проводов «Аптерос». Лишь один инородный элемент, находящийся в рубке: пилот. Человек. Хейти с интересом наблюдал за ним через камеры и датчики корабля. Мужчина, внешне здоров, цвет волос — светло-русый, плечи широкие, на них накинута форменная куртка с нашивками Корпорации. Руки скрещены на груди, легко рассмотреть идущие по кистям синие линии вен. Умбра знал из общей базы данных, что вены и артерии у этого вида переносят кровь, которая для людей жизненно важна, от её потери они умирают, в отличие от более выносливых симбионтов, которых не убило бы даже прямое попадание лучевика в грудную клетку. Если, конечно, рядом был альков, в котором можно было восстановиться.
Хейти нравилось жить. Симбионты, не подсоединённые к кораблю, умирали в течение трёх дней без поддержки второго тела. Три-четыре-семь начал жить, как и большинство, получив одобрение Первого и оказавшись присоединённым к малому патрульному кораблю. И Хейти не позволил бы никому погубить себя: как симбионта и как «Аптерос».

Сквозь атмосферу планеты шли спокойно, и Сако расслабился. Он боялся, что случится что-то, что вызовет в Хейти злость, и побудит убить пилота. Но симбионт, похоже, был спокоен, молчалив и абсолютно неконфликтен. Сако уже начал подозревать, что «Аптерос» не прибыла на помощь оттого, что не знала, что делать. Уйдя в себя с этими размышлениями о корабле, Сако вовсе забыл о проблемах извне.
Уже момент посадки корабль вдруг сильно накренился, едва не выбив пилота из кресла. Сейсмическая активность? Но Хейти говорил, что её очаг далеко! Инфомонитор заполыхал сиреневыми зигзагами линий, давая объяснение происходящему. Обнаженный землетрясением пласт глубинной породы оказался химически активен, и при его контакте с газовой оболочкой планеты произошёл выброс огромного количества энергии… Чёрт! Кто ж знал, что атмосфера всколыхнётся цепной реакцией? Не было времени на сожаления, и Сако рванулся к панели управления, надеясь успеть что-то сделать, но было уже поздно. Усиленная взрывная волна не опрокинула «Аптерос», но протащила несколько сотен метров, царапая корпус и ломая закрылки.
Сако вновь швырнуло в сторону, но обошлось без травм. Взглянув на экраны, пилот нервно улыбнулся: кажется, «Аптерос» не была сильно повреждена…
— Сако, — Хейти возник на пороге рубки, — мне больно.
На его щеке, шее и плечах были царапины — оранжевые пятна на фарфоровой коже и серебристой ткани комбинезона, но лицо симбионта ничего не выражало. С его выгнутых под неестественным углом пальцев на левой руке, бессильно повисшей вдоль тела, медленно капала оранжевая кровь, тут же впитываясь в металл покрытия на полу.
Сако медленно выдохнул. Ну конечно, симбионт же связан со своим телом-кораблём, биотехник предупреждал…
— Прости, Хейти, — пробормотал он. — Я не знал. Но теперь надо что-то делать…
— Решай.
Вот оно. То, для чего на автономных биокораблях нужны люди-пилоты: чтобы принять решение, когда всё становится слишком сложно. Повреждения «Аптерос» были ранами её симбионта, а Сако был независим от них, он был отдельным организмом и отдельным разумом в отличие от неделимых Умбра.
— Сколько времени тебе будет нужно, чтобы восстановиться?
Прикрыв глаза, Хейти ответил:
— Семьдесят четыре часа.
Сако смотрел на мониторы управления и с каждой секундой всё больше мрачнел.
— Мы всё равно не сможем подняться. Атмосфера планеты такова, что в верхних слоях буря только сильнее. Стоит нам взлететь на высоту в восемь километров, и нас швырнёт обратно. По этой же причине помощи ждать неоткуда: к нам не пробьются.
— Решай.
Хейти не двигался. Кровь продолжала капать: кап, пауза, следующая капля медленно собирается на кончике безымянного пальца, затем срывается, и — кап.
— Пережидаем, — Сако нахмурился, глядя на расшифровку показаний датчиков. — Ты пока восстанавливаешься, буря затихает.
Это казалось единственно верным решением. Пищи на «Аптерос» хватит ещё на месяц, так что голодная смерть пилоту не грозила. Оставалось лишь ждать.

Хейти добрёл до алькова и ввалился в скопление контактной субстанции, расслабившись. Прохладный густой гель обволакивал, принося облегчение и успокаивающее чувство надёжности: теперь Хейти был соединён со своим вторым телом, и заживление их обоих шло быстрее. Ветер снаружи нёс с собой частицы пыли. Они не могли повредить обшивку, но кожей гуманоидной формы Хейти ощущал лёгкий раздражающий зуд.
Он чувствовал, как нервно ходит пилот по рубке, как касается стен: ласково, нежно, словно уговаривая «Аптерос» держаться. Если бы человек знал, что означают эти касания! Он трогал тело своего биокорабля, касаясь изнутри, заставляя чувствовать тепло своей ладони, ощущать рельефы покрытых шрамами пальцев… А Хейти не сказал ему при первой встрече, что этого не следует делать. Потому что понравилось. Нет, даже хотелось попросить так же коснуться уже не «Аптерос», а гуманоидной формы — самого Хейти.
Ну уж нет. Вспомнить только реакции на симбионта у предыдущего пилота.

Сако маялся от вынужденного безделья. В момент аварии было около шести утра по бортовому, и теперь, когда часы показывали десять-пятьдесят четыре, пилот решительно не знал, чем заняться. Хейти чинил себя сам лучше любого механика, а человеку оставалось лишь искать себе дело. Сако прочитал два каких-то романа из сетевой библиотеки, подумывал уже позвонить с вопросами Эйсману, но вспомнил, что связи нет из-за бури. Он ощущал собственную неспособность влиять на события, и это трепало нервы почище любого кризиса. Замкнутое пространство корабля спокойно воспринималось во время полёта, но в неподвижности оно давило, заставляло чувствовать себя запертым, ощущать духоту и головокружение.
В конце концов, Сако оказался возле дверей в альков. Он не ломился внутрь, лишь легко дотронулся металлической глади кончиками пальцев. По плоскости двери бегали оранжевые огоньки, и пилот занялся тем, что водил пальцем вслед за ними, повторяя движения. Это захватило его полностью, отвлекая от ощущения безысходности.
Сако вздрогнул, когда металлическая панель отъехала в сторону, являя взору симбионта, и отступил на шаг, пропуская его. Хейти уже выглядел получше, но на щеке всё ещё темнели засохшей оранжевой кровью царапины.
— Как ты? — пробормотал Сако, виновато отводя взгляд.
—В норме. Полная функциональность будет достигнута к указанному сроку.
Хотелось сказать что-то ещё, разбавить молчание, заглушить вой ветра снаружи.
— Хейти, я не хотел… я не хотел тебя ранить, — извинение потонуло в безразличном взгляде симбионта. — Хейти, тебе не будет хуже? Может, чем-нибудь помочь? — Сако хотелось хоть что-нибудь сделать для «Аптерос». — Из-за этой бури, ты не…
Хейти пожал плечами — жест, которому он научился у своего пилота:
— Тебе хочется оставить меня? Моё тело — «Аптерос» — может выдержать эти погодные условия.
— А моё тело не может, — покосился на него Сако.
В памяти вновь всплыли истории о гибели первого пилота «Аптерос».

Разговор с симбионтом не заладился, и Сако вернулся к пульту управления. На мониторах ветер крошил скалы с такой лёгкостью, словно те были сделаны из безе. Окружающий пейзаж напоминал рыже-красные скалы Марса, атакованные пылевыми ураганами Юпитера. «Аптерос» не только сильно потрепало, пока тащило по земле, но и крепко ударило о скалу, теперь ставшую опорой восстанавливающемуся кораблю.
Сако вновь ощутил иррациональное желание покинуть «Аптерос». Выбраться наружу, чтобы не чувствовать себя запертым. Нет, остановил он себя, вспомни, чем это закончилось для предыдущего пилота. Кстати, а чем начиналось-то?
Прикрыв глаза, Сако начал вспомнить подробности доклада о происшествии. Вроде как были похожие условия: посадка прошла нормально, но начались проблемы с погодой. Для патрульных кораблей подобные неожиданности при исследовании незнакомых планет были нормой, поэтому считать подозрительным такое совпадение было бы глупостью. Да и Сако сам решил, что нужно делать, Хейти вне подозрений. Итак, «Аптерос» была вынуждена пережидать, ожидая штиля. Случается. Но почему пилот выбрался наружу? Да ещё и без соответствующей защиты? Что или кто может так повлиять на человека?
Сако вызвал нужный файл, открыв на мониторе личное дело своего предшественника. Аккуратно уложенные короткие пряди цвета кофе, ровный загар, ясный взгляд небесно-голубых глаз — хоть сейчас на портфолио в модельное агентство. Но модели в колонии были не нужны, Вторая колониальная и так только-только закончила выживать и начала жить. И этот — как его, кстати, зовут? — стал пилотом. Сако взглянул на имя: Станислав Неволин. Это ничего не говорило о погибшем, и Сако стал просматривать личное дело дальше. Пилот со стажем, «Аптерос» была его вторым биокораблём. Первым был списанный в расход исследовательский флагман под номером семь-два-четыре, «Охотник». Списан из-за сбоя системы, ошибка партии. Сако помнил какую-то историю с бракованной партией, отказавшейся повиноваться даже Первому. Логично, что у Неволина могла развиться неприязнь к биокораблям. Но странно, что пилота крупного флагмана перевели на маленькое патрульное судёнышко. Что же было проблемой?
— Изучаешь того, кто ушёл?
Сако резко развернулся, сворачивая документы, чтобы симбионт не заметил того, чем он занимается, но тут же осознал: бесполезно. Хейти уже знает, он ведь и есть «Аптерос», в том числе и её компьютеры.
— Да, — поднялся он. — Изучаю. Я хочу знать, что он сделал не так, почему…
Сбившись, Сако уже ставшим привычным жестом протянул ладонь к стене рубки, мягко поглаживая кончиками пальцев. Ощущение прохладного металла помогало успокоиться. Симбионт не отрывал взгляда от его руки, и слава Первому из Первых, что пилот не знал, что сейчас чувствует этот Умбра.
А впрочем, подумал Хейти, почему бы и не проверить?
Он подался вперёд, оказавшись вплотную к своему пилоту, и легонько подтолкнул одним из кабелей, наклоняя к себе.
— Хейти, что ты де…
Сако не сумел закончить фразу: симбионт прижался к нему, губами к губам, врываясь в рот языком — и всё это без какой-либо страсти или желания, словно это эксперимент или тест, а не сцена любви. Если уж на то пошло, Сако никогда не думал, что он «по мальчикам», но Хейти не был ни мужчиной, ни женщиной. Даже вкус у него был нечеловеческий — как у какого-то цитруса, то ли лимона, то ли апельсина. Поцелуй длился несколько секунд, затем Сако решительно отстранился, осторожно держа Хейти за плечи.
— Зачем? — только и спросил он, вглядываясь в оранжевые искры в глазах Умбра.
Симбионт сделал шаг назад, высвобождаясь из рук человека, и произнёс, внимательно наблюдая за выражением его лица:
—Ты не такой. Предыдущий сказал другие слова.
— Какие? — Сако понял, что речь об убитом пилоте. Подробности были бы нелишними: уж очень хотелось жить.
— Он сказал: не трогай меня, чёртов урод.
Хейти процитировал эти слова с холодным безразличием, но Сако отчего-то чётко представил, как перепуганный человек с омерзением отталкивает от себя инопланетное создание, выкрикивая оскорбления.
— Поэтому ты его убил? — ляпнул он, тут же пожалев о своих словах.
Но вспышки гнева не последовало. «Аптерос» — Умбра, а не человек, и эмоции тоже испытывала совсем другие.
— Он проник в моё тело, — Хейти выговорил это, а оранжевые искры метались в такт его словам, словно подчёркивая единство биокорабля и его гуманоидной формы. — Он ходил по моим внутренностям. Касался их, этот жалкий атавизм собственной расы. А затем назвал меня уродом.
Глаза Хейти сверкнули, в рубке словно стало темнее. Сако приготовился к худшему, но симбионт спокойно закончил:
— Но умер он не поэтому.
И развернулся, исчезая в полумраке.

Вынужденное безделье утомляло. И если с физическими симптомами можно было справиться простой разминкой, то к вечеру первого дня заточения Сако уже не знал, куда деваться от мыслей. Читать он уже устал, хотелось действия, точнее — взаимодействия. Но как общаться с тем, кого ты даже не знаешь толком?
Узнать, конечно.
— Хейти… — Сако говорил с пустотой, зная, что «Аптерос» слышит. — Хейти, расскажи мне про Умбра. Я хочу понимать тебя.
Симбионт появился неслышно, заставив человека вздрогнуть от неожиданности.
— Что ты хочешь узнать? — в его оранжевых глазах был интерес и любопытство.
Сако задумался на мгновение. Обычно при знакомстве спрашивают первым делом, как зовут собеседника, верно? Имя Хейти явно было дано человеком, скорее всего — биотехником с Заводской-11. Но ведь Умбра общались между собой? «Хейти» — это иносказание, ассоциация, метафора, синоним, но никак не сама суть.
— Скажи, Хейти, — пилот коротко вздохнул, — а как тебя зовут на родном языке?
— Не могу сказать, — спокойно ответил тот. — Иначе ты умрёшь. Любой человек умрёт, если услышит наш язык.
— Так ты убил…
— Я не убивал того пилота, — в голосе Хейти не было ни намёка на эмоции, но Сако показалось, что сама «Аптерос» приглушила работу систем.
Похоже, это было не лучшей идеей. Но раз уж симбионт пошёл на контакт, то почему бы и не поговорить?
— Хейти, скажи, что тебе нравится? — Сако по инерции пытался искать темы по аналогии с человеческим общением. — У каждого есть увлечения.
Умбра пожал плечами.
— Жить, — ответил он. — Чувствовать космос вокруг себя и в себе. Ощущать полёт, космические ветра.
Ощущать твои прикосновения, чуть не добавил он. Но нет, об этом пилоту пока лучше не знать.
— Тогда почему ты лишил жизни другого человека? Убил его? — Сако не мог отойти от того, что его беспокоило.
— Я не убивал его. Только убрал.
А вот это был прогресс.
— В смысле — убрал?
— Он хотел убить меня. Любой Умбра знает, что должен защищать себя.
Сако удивлённо заморгал. Станислав Неволин не выглядел убийцей. Он мог испугаться, но убить?
— С чего ты взял, Хейти? — пилот очень надеялся, что его голос не дрожит.
Симбионт чуть наклонил голову, не отрывая немигающего взгляда от человека. Это было очевидно, но Первый молчал, и теперь «Аптерос» не знала, что делать. Тем более, сказать на языке людей то, о чём было привычнее думать на родном, было нелегко.
— Он не любил меня. Он не всегда хотел решать, — наконец сформулировал свои мысли Хейти. — Это опасно.
Не всегда хотел? Сако вспомнил все сказанные Хейти «Решай». То есть, если бы сам Тун хоть раз проявил нерешительность, то «Аптерос» бы и его бросила?
— Скажи, — голос Сако звучал отчужденно, — ты специально испортил его скафандр, или…
Резкий удар по обшивке встряхнул корабль и повалил пилота на пол, отшвырнув симбионта к стене. Двигатели «Аптерос» взвыли, но тут же заглохли.
— Что за…
Вскочив, Сако первым делом бросился к Хейти. Тот закашлялся, серебристая ткань на его локте начала пропитываться оранжевым.
— Что случилось, Хейти? Как ты?
Симбионт поднял взгляд:
— Ветер крепчает. Меня — «Аптерос» — ударил кусок той скалы, у которой мы приземлились.
— А кашель?
— Песок забился в систему...
Хейти вновь зашёлся в кашле, и именно в этот момент, глядя на валяющегося на полу рубки симбионта, Сако осознал: Умбра уязвимы. «Аптерос» — не всемогущая сила, это хрупкая система, которая тоже может потерять равновесие и не выдержать.
— Хейти, — пилот помог ему подняться, — чем я могу тебе помочь?
Умбра уставился на него немигающим взглядом:
— Ты можешь, — тихо сказал он, — выйти наружу и убрать обломки возле сопла.
Это было равносильно предложению пойти и умереть. Кроме бешенного ветра, крушащего камни, кроме пыли, песка и осколков породы, которые в этом ветре мчались с огромной скоростью, кроме риска, что эти факторы внешней среды нарушат целостность скафандра, и Сако просто умрёт, как умер его предшественник, а «Аптерос» не сможет помочь, даже если захочет… «Аптерос» достаточно на миг запустить двигатели, чтобы пилота сожгло за доли секунды. И никто об этом не узнает.
Хейти продолжал смотреть на человека, даже, кажется, не дыша. Ему, собственно, и не был нужен кислород; за него дышала «Аптерос», периодически подпитывая свою гуманоидную форму через контактную субстанцию или через контактные пластины, соединяясь кабелями. Но Сако был человек, значит, зависел от содержания кислорода в воздухе. И, что более важно, Хейти чувствовал его страх.
— Решай, — напомнил он. — Я могу закрыть сопла, и песок не проникнет вовнутрь, но для этого надо очистить их снаружи. «Корму» завалило, если попробую использовать воздух, чтобы продуть сопла, на них обрушится ещё больше обломков породы. С остальным я — «Аптерос» — справлюсь сам.
Сако мог отказаться. Мог сказать, что это слишком опасно для него, и был бы прав: если «Аптерос» потеряет пилота, Хейти будет на всё реагировать медленнее, каждый раз связываясь со своим Первым — а тот слишком занят, контролируя необычайно многочисленную колонию. Было рискованно создавать ещё одного Первого: это бы разбило Умбра на два флота, и кто знает, согласился бы второй лидер терпеть паразитов-людей внутри тел своих подопечных?
— Я… — голос предательски дрогнул. — Я пойду.
Хейти поднялся, пошатываясь. Кабели «Аптерос» поддерживали его тело.
— Прячься за «верхним плавником», если что, — посоветовал он. — Там ветер не достанет тебя.
Сако попытался улыбнуться. Хейти попытался улыбнуться в ответ, повторяя его мимические движения.
Обе попытки провалились.

Видимость была отвратительной: уже метров через пять очертания корабля начинали размываться. Сако едва различал сквозь стекло шлема хоть что-то перед собой, но упорно двигался сквозь красно-серое от пыли пространство. Внешние динамики были отключены, и не было слышно ни ветра, ни грохота. Существовал лишь спокойный голос Хейти, указывающий направление:
— Сейчас левее, и сразу поднимайся на крыло. Лучше пригнись, пока будешь идти до «верхнего плавника». Чтобы добраться до сопла «Б», лучше спрыгни чуть ниже, на…
Сако выполнял его указания, стараясь не думать о своей участи в случае ошибки. Он послушно взобрался на верх корабля, ощущая под ногами обшивку «Аптерос», и — буря на мгновение рассеялась, чтобы тут же взвиться с удвоенной силой.
Замерев, пилот вглядывался в свой корабль, пытаясь осознать увиденное. На мгновение ему показалось, что «Аптерос» — это изящная космическая рыба, и это усилило понимание того, что корабль живой.
Я действительно хожу по его внутренностям, подумал Сако. Живу, пользуюсь, касаюсь… Кстати, ведь он же чувствует меня? А как чувствует? Как он меня воспринимает? Что я для него?
— Что-то случилось? — Хейти прервал его мысли, вызвав по радио. Сако услышал обеспокоенность среди интонаций Умбра, и поспешил ответить:
— Всё в порядке. Итак, я спускаюсь ниже.
И надеюсь, добавил он про себя, что тебе и вправду не захочется воспользоваться этим, чтобы убить меня.
Потому что я хочу жить.

Выгребание песка и камней было долгим и выматывающим, отбивая всякое желание делать что-либо подобное вновь. Ветер постоянно пытался подхватить человека, как бумажную фигурку, и умчать прочь, но подошвы ботинок и перчатки скафандра создавали электромагнитное поле, регулируемое автоматической системой. Хочешь сделать шаг — хитроумный компьютер, встроенный в защитное облачение, ослабит поле, а потом вернёт к изначальному значению. А ещё скафандр усиливал любое действие, стоило лишь дать команду, и позволял ворочать тяжелые глыбы весом в несколько сотен килограмм. Когда Сако закончил, то ощутил лёгкую вибрацию корпуса: это «Аптерос» избавлялась от грязи, уже не боясь обрушить на себя ещё больше камней. Тут же сопла начали зарастать полупрозрачным плотным материалом.
— Готово, — раздался в наушниках голос Хейти. — Я защитил их. Возвращайся.

Ввалившись в шлюз, подталкиваемый порывами ветра, Сако подождал зелёного сигнала и снял шлем. Хейти поджидал его возле внутренней двери шлюза.
— Всё в порядке? — осведомился Сако.
— Да, — симбионт смотрел на пилота внимательно, словно ожидая чего-то.
— Я к себе, — тот смутился, не представляя, что может хотеть от него «Аптерос». — Ты пока справишься?
— Да.
Сако уже прошёл было мимо, но тут Хейти подал голос вновь:
— Это было опасно?
Пилот замер, не зная, что хочет услышать от него «Аптерос». Лучшим выходом было ответить вопросом на вопрос.
— Это я тебя должен спросить, опасно ли бродить в той зоне, где ты можешь испепелить меня в мгновение ока.
Хейти наклонил голову чуть влево:
— Я не понимаю.
Вздохнув, Сако попробовал прояснить ситуацию:
— Ты мог бы убить меня, если бы решил, что я угрожаю твоей жизни, как Станислав.
— Да, — согласился тот. — Но ты — не он.

Утомлённый тяжелой работой, Сако сразу направился в душ. Теперь его не отпускала мысль: он внутри живого существа. Оно наблюдает, смотрит, ждёт — а если человек сделает ошибку? И Хейти тоже «даст ему умереть»?
Наскоро вытершись, почистив зубы и высушив волосы, Сако попытался уснуть, но тщетно. Не отпускала мысль о том, что дело всё-таки не в Хейти, а в Станиславе. Зачем вообще его перевели с мощного гиганта «Охотника» на маленький патрульный кораблик?
Сако перевернулся на другой бок, намереваясь вспомнить, чем же отличался «Охотник» от других кораблей. Было что-то у партии семь-два, что-то особенное…
Но через мгновение пилот уже провалился в сон.

Вся «Аптерос» надсадно гудела. Сако проснулся, вскочил и немедленно бросился в рубку, к панели управления — проверить состояние корабля. Там уже находился Хейти.
— Мы умрём, — сообщил он, скрестив руки на груди, как это обычно делал пилот. — Я — Хейти — и я — «Аптерос». И ты.
— Обнадёживает, — отозвался Сако, пытаясь понять, что из данных на мониторах послужило причиной для такого заявления.
Симбионт не понял, что означал ответ.
— Решай. Буря усиливается, — пояснил он. — Сейчас «Аптерос» ещё выдерживает внешнее воздействие, но…
— Варианты? — перебил его Сако.
Хейти пристально смотрел на человека.
— Попробовать взлететь, — ровно произнёс он, — или остаться здесь. «Аптерос» может подключить все резервы и перенаправить их на защиту.
— Так почему бы и не сделать этого?
— Ремонт займёт дольше времени.
Сако усмехнулся:
— Если выживем, можем тут хоть две недели сидеть. Главное — пережить бурю.

Хейти не стал идти в альков. Сейчас требовался контакт иного рода, и симбионт замер посреди каюты, раскинув руки. К нему тут же потянулись провода и кабели, едва не опутав заодно едва успевшего отреагировать пилота. Отступив, Сако пораженно наблюдал за стекленеющим взглядом Хейти, за тем, как ни одна контактная пластина на комбинезоне не остаётся свободной — «Аптерос» задействовала все резервы.
Гул стал тише, но Сако стало казаться, что он слышит, как скрежещут шпангоуты, перестраиваясь, как шелестят мелкие детали, совершенствуясь и изменяясь ради нужд корабля. Внешние звуки исчезли, зато стало слышно, как живёт «Аптерос», как она дышит…
Сако бросил ещё один взгляд на Хейти, опутанного проводами, и направился в склад, где лежали питательные батончики.
— Я скоро вернусь, — пробормотал он, глядя в широко раскрытые глаза Умбра.

Он и вправду вернулся быстро, принеся с собой не только свой завтрак и обед, но и один из альбомов с фотографиями — как способ скоротать время. Это был мамин подарок: она собрала главные моменты жизни сына.
Вот маленький мальчишка играет с игрушечным корабликом: маленькой моделью из пластика с треугольным клеёнчатым парусом. Папа аккуратно приклеил на мачту крошечный флажок Армении, который раскрасила мама. Сако помнил детство, но оно начинало понемногу подёргиваться дымкой забвения, и об отце он сейчас помнил лишь запах свежевыглаженной формы и крепкие смуглые руки, которые с лёгкостью поднимали и маму, и Сако, и даже его новенький велосипед…
Ещё один кадр: отец обнимает мать за талию, целуя её в щеку. Родители остались там, на Земле, и сейчас уже миллионы лет как мертвы. А Сако умер для них в тот день, когда пропала связь со Второй колониальной… Или ещё раньше? Он исчез для них в тот миг, когда Вторая колониальная экспедиция стартовала, разметав выхлопом изнывающую от зноя за много километров от космодрома степную траву. И не осталось ничего, кроме фотографий.
А как же память Умбра? Что остаётся у них? Сако посмотрел на невидящий взгляд Хейти, подключенного к телу-кораблю, и вдруг понял: записи! «Аптерос» оснащёна множеством датчиков и камер, и наверняка все записи хранятся в её памяти!
Поднявшись, Сако осторожно пробрался сквозь лианы проводов к пульту управления и вывел на монитор архивы корабля. Верно, там были сохранены все данные. Станислав умер месяц назад, значит, необходимо найти те, что датированы хотя бы неделей ранее этого. Обнаружив подходящую запись, Сако нажал на кнопку воспроизведения.

Камера, заснявшая эту сцену, располагалась под самым потолком рубки, давая обзор всего, что происходило здесь. Сако, не удержавшись, оглянулся в точку, откуда велась съёмка, и, хотя камеры не было заметно, ему показалось, что «Аптерос» продолжает наблюдать. Он вновь обернулся к монитору.
Станислав Неволин сидел в кресле пилота, скрестив руки, но его плечи были сдвинуты, спина сгорблена: он явно был подавлен. На стоявшего напротив симбионта Станислав смотрел исподлобья.
— ...вывел на параллельный курс. Решай.
Красивое лицо пилота перекосилось от ярости:
— Да сколько можно?! — он вскочил, глядя на Хейти сверху вниз. — Заладил: решай да решай! Сам решай! Не знаю! Прежний курс держи!
Станислав плюхнулся обратно в кресло.
— Я не просился на это место, — его тон стал жалобным. — Мне было хорошо на «Охотнике», Альто всё делал сам и не задавал вопросов… Почему меня перевели на это мелкое недоразумение? Я же ничего такого не сделал…
Взгляд человека вновь обратился к Умбра.
— А ты какого чёрта ещё здесь?! — рявкнул он. — Иди в свой альков и не смотри на меня так!
Хейти кивнул и покинул рубку. Пилот вздохнул, схватившись за голову и поморщившись.
— Ненавижу этот корабль… — пробормотал он. — Хоть бы его тоже списали.
Сако выключил видео. Этого было достаточно.

Когда Хейти моргнул, был уже полдень — по бортовому, конечно. Снаружи ревела всё та же мутная мгла.
Сако сидел рядом, листая ту часть альбома, что мать посвятила пейзажам родного города: вьюнок на наспех собранном заборе вокруг недостроенного высотного дома, с ним соседствовало фото цветочного ковра, выбирающегося за пределы разваливающейся кирпичной кладки клумбы, на следующем снимке застыли сердитые утки возле городского пруда, с негодованием осматривающие пластиковые бутылки… Почувствовав, что симбионт вышел из транса, Сако поднял взгляд на него.
— Привет.
Хайти вновь закрыл и открыл глаза, затем медленно произнёс:
— Ты искал в моей памяти, — это был даже не вопрос.
— Искал, — подтвердил Сако. — Я хотел знать, что случилось с предыдущим пилотом.
Лёгкий наклон головы, отчего несколько кабелей, подсоединённых к контактам на шее, покачнулись:
— Он умер.
— Это я понял, — пилот даже не улыбнулся.
Он хотел бы спросить сейчас «Но почему он умер?», однако знал, что не получит ясного ответа. Точнее, получит — но по меркам Умбра, а не человека. И не поймёт ничего. Поэтому Сако избрал другую тактику.
— Что такого было в Альто? Чем отличался симбионт «Охотника»?
— Семь-два-четыре, — после секундной паузы отозвался Хейти. — Он был из сломанных. Он не слушался Первого. Все семь-два не слушались Первого. Делали и думали сами.
— И его списали по этой причине?
И вновь Хейти откликнулся не сразу. Кажется, прошла целая вечность, полная шумов корабля и пристального взгляда нечеловечески оранжевых глаз.
—Если один опасен для коллектива, он умирает, — спокойно пояснил симбионт.
Сако выдохнул:
— Кто решает, опасен он или нет?
— Первый.
Всё упиралось в него, вздорного Первого. Кто я такой, подумал Сако, чтобы критиковать жизнь и порядок иного вида? Умбра не воевали друг с другом. Не боролись за ресурсы. Если популяция возрастала настолько, что не хватало ресурсов, Первый просто переставал производить новых Умбра, и весь «улей» постепенно вымирал — пока спящая станция не очнётся от анабиоза и не сотворит себе Первого, который присоединился бы к ней для создания нового флота.
— Это он велел тебе убить пилота?
— Нет. Он молчал.
— И ты сам решил убить его? — голос Сако не дрожал лишь потому, что и так был едва слышен. — Потому что он хотел, чтобы и тебя пустили в расход?
На Умбра это не произвело впечатления.
— Нет. Я просто молчал.
— И дал ему умереть…
Сако едва не сорвался на крик, но сдержался. Хейти холодно ответил, ровно и спокойно — как обычно:
— Это означало, что я буду жить.
На этом их разговор был закончен. Взгляд симбионта вновь остекленел, в технических отсеках на корме корабля что-то заскрежетало — «Аптерос» перестраивалась ради большей стойкости. Сако осторожно поднялся, стараясь не касаться холодных проводов, и направился на склад: было время обеда.

Коробки с продовольствием покрылись едва заметным слоем тонкой пыли: «Аптерос» отключила вентиляцию там, где можно было обойтись без свежего воздуха. Из-под крышки ящика пахло землёй и легкой затхлостью старой ямы. Доставая протеиновый батончик и пакет с питательным витаминным коктейлем, Сако чувствовал себя заживо погребённым — ведь корабль, который не может взлететь, превращается в склеп. Если Хейти не справится, если «Аптерос» — кто вообще додумался назвать корабль Бескрылой? — не выдержит, то пилот окажется в ловушке.
Я не только живу в его теле, подумал Сако, я завишу от него не меньше, чем он от меня. Вот он: союз в горе и в радости до самой смерти. Это ответственность, с которой Неволин не справился, и за это поплатился.
Срывая упаковку с батончика, Сако подумал, что он тоже поплатится. Только утащит за собой весь корабль.

В рубке всё оставалось без изменений: путы из проводов, Умбра в той же позе, приглушенный свет — «Аптерос» экономила энергию.
— Хейти, — Сако устало опустился на пол рядом с неподвижным симбионтом, — я не знаю, что делать. Я не готов, я никогда не был готов управлять тобой.
Он посмотрел на свои пальцы, разглядывая белеющие полоски шрамов.
— В мой первый полёт произошла авария, — Сако не знал, зачем рассказывает. Он начинал паниковать в этой тишине, когда было слышно даже завывание ветра снаружи. — Пилот погиб сразу же, а второго завалило обломками… Я тогда был простым ассистентом, но я испугался — за него и за себя, принялся вытаскивать его оттуда. Я спас его. Меня называли героем, хвалили за смелость, мол, спас товарища, не жалея собственных рук…
Прервав рассказ, Сако взглянул на Хейти. Тот продолжал безразлично смотреть перед собой, и пилот даже не знал, слышит ли его сейчас этот Умбра, или нет.
— А я испугался, — продолжил он. — Испугался, что умру, если никто не поведёт корабль дальше. Я вытащил пилота, перевязал его раны, привёл в сознание — и всё это время не обращал внимания на собственную боль. Я хотел жить, Хейти, и я знал, что моя жизнь зависит от того, сможет ли тот человек довести корабль до ближайшего места посадки…
Он понимал чувства, которые испытывала «Аптерос», понимал, почему она боялась Станислава. И поэтому закончил свою речь, горько усмехнувшись:
— А теперь моя жизнь зависит от тебя, от того, цел ли ты… и не решишь ли ты, что я тоже должен умереть.
Ничто не шевельнулось. «Аптерос» не отреагировала ни единым звуком или движением. Только стал слышен приближающийся грохот: это нарастал ветер, приближаясь к своему пику. Сако старался сохранять спокойствие, но серебристые стены в полумраке словно сдвигались, стараясь задушить, сузить пространство, угнетая одиночеством и замкнутостью. Пилоту необъяснимо захотелось прижаться к Хейти, ощутить тепло его тела, лишь бы не чувствовать себя зарытым в могиле… А ещё хотелось верить, что тот жив.
Станислав умер, потому что не понимал, что жизнь корабля — это жизнь пилота. Даже покинул «Аптерос»…
Сако позабыл об угрозе собственной жизни. Его полностью захватил поиск объяснения утраченной детали. Станислав ушёл из корабля, надев скафандр. Зачем? Так боялся Хейти? Но тот разве что попытался его поцеловать, он сам признался. И это не повод убегать с корабля на далёкой планете, где опасная атмосфера способна убить тебя. Оглянувшись в сторону приборной панели, Сако пожалел, что сейчас не может поискать записи дня смерти Неволина — «Аптерос» явно не до этого. Грохот всё усиливался: казалось, что каменные гиганты резвятся в диком первобытном танце вокруг хрупкого патрульного корабля, наполовину погребённого под завалами обломков скальной породы.
Может, было что-то, что заставило Станислава покинуть корабль? Что могло это сделать? Или кто? И почему Неволин скучал по «Охотнику»? Ведь Альто был не просто Умбра, он был ещё и бракованным, не слушался приказов, действуя по своему желанию.
Так это и было нужно его пилоту! Сако выдохнул, найдя ответ на один из вопросов. Станиславу было хорошо с «Охотником», потому что корабль не требовал от него решений! А «Аптерос» нужен был настоящий пилот…
И что из этого? Почему же Неволин решил бежать? Или он не бежал? Он ведь не взял с собой ни еды, ни воды, и он умолял «Аптерос» забрать его. Что же случилось?
Удары по обшивке стали реже, будто лавина, основательно побив корабль, помчала свою волну дальше. Самый тяжелый момент, похоже, был пройден, теперь главное — держаться, пока буря не закончится.

Фотоальбомы закончились раньше, чем буря. Сако попытался читать, но никак не мог сосредоточиться: на смену шумам извне пришли звуки «Аптерос». Свет стал ярче: значит, уже не было необходимости экономить энергию. И можно было наконец-то взглянуть на последние минуты общения Станислава с Хейти.
Файл нашелся быстро. Оглянувшись на продолжавшего неподвижно висеть в коконе проводов симбионта, Сако включил воспроизведение.
Эти съемки велись уже из камеры перед шлюзом. Неволин стоял в почти полном облачении, лишь шлем от скафандра неуверенно перекладывал из одной руки в другую.
— Хейти, — он говорил негромко, искоса поглядывая на замершего перед ним симбионта, — ты точно не сможешь подлететь прямо к источнику излучения?
— Я не смогу приблизиться непосредственно к нему, — подтвердил тот. — Помехи. Я ослепну во время посадки. Мы умрём.
Станислав переминался с ноги на ногу.
— Может, тогда просто вбить эту аномалию в карты и лететь дальше? — он рассуждал вслух, посматривая на Хейти, пытаясь найти одобрение или осуждение на лице Умбра. — Но тогда офицер от меня не отстанет… И может лишить звания пилота. Нет, нет, — он поднял взгляд, выпрямившись, — я пойду. Я проверю показания и возьму образцы породы для анализа, хорошо?
Симбионт долгим взглядом словно обвёл всю фигуру человека с ног до головы.
— Ты не в порядке, — его голос звучал ровно и бесстрастно. — Ты не готов.
— Нет, готов! — вспылил Станислав. — Молчи, не надо! — гневные интонации сменились мольбой: — Послушай, Хейти, я хочу сделать всё правильно. Сам. Да, я был плохим пилотом, я знаю… Всегда знал. Но дай мне шанс сделать всё самому, от начала и до конца! Я приказываю тебе, Хейти, я так решил! Ясно?
Тот кивнул и шагнул назад — за закрывающиеся двери шлюзовой камеры. Надев шлем, Неволин махнул рукой, прощаясь. Открылись внешние створки, впуская внутрь облака ядовитой атмосферы, густеющим туманом вставшие перед камерой и не дающие наблюдать за происходящим.
Но это было уже не нужно. Сако остановил запись и медленно выдохнул, пытаясь уложить увиденное в голове. Выходит, Хейти предупредил Неволина о неполадках со скафандром, но тот решил, что речь не о снаряжении, а о его психическом состоянии. Конечно, мог предупредить бы и яснее, но…
— Он сказал, что сделает сам, — Сако вздрогнул от неожиданности, услышав голос Хейти.
Он развернулся, оказавшись лицом к лицу с симбионтом:
— Это не повод бросать его!
Тот наклонил голову чуть влево, не понимая того, что пытался сказать ему человек.
— Он сказал, что сам решил. Он сказал — я подчинился.
Хейти был прав — по-своему. Но в то же время было в его ходе мыслей что-то ужасно неправильное.
— Капитан не может решать, если не видит всей картины. Пойми, если ты знаешь что-то, что может повлиять на ход событий и на чью-то жизнь, то ты должен — обязан! — сообщить это тому, кто решает! Иначе его решения убьют кого-то, и, может, в следующий раз это будешь ты!
Пламенная речь осталась без ответа. Сако почувствовал леденящий страх от того, что находится в чреве неземного создания, и голод — потому что уже было время ужина, а концентратов организму явно было недостаточно для полноценного существования.
— Ты закончил? — спросил Сако.
— Осталось только переждать бурю. Затем я продолжу ремонт.
На складе уже не было темно и пыльно: вторичные системы были запущены. Копаясь в коробках, Сако не мог избавиться от повторяющихся в его голове слов.
«Осталось только переждать бурю».
Кажется, речь не только о погодных условиях.

— Клото, ты можешь гарантировать безопасность пилота?
— «Аптерос» его не убьёт, — отмахнулся Первый. — Остальное зависит от него.
Связаться с «Аптерос» было невозможно из-за погодных условий на пока безымянной планете, и Александр Эйсман начинал паниковать. Как главный биотехник, он хорошо знал, что Хейти не агрессивен, но его пассивное сопротивление уже убило одного человека. Терять Сако, отличного пилота и надёжного человека, Эйсману не хотелось. И даже сейчас, сидя в своей комнате жилого сектора на Заводской-11, зная, что позади на кровати валяется Первый собственной персоной, он не мог отделаться от беспокойных мыслей.
Пальцы словно сами нажали комбинацию клавиш, открывая отчёт о смерти Станислава Неволина. С той секунды, как пропала связь с «Аптерос», Александр старательно запрещал себе это делать, но теперь он через силу читал сухие слова, неспособные передать немыслимую боль.
«Незначительное повреждение скафандра при транспортировке привело к нарушению циркуляции воздуха внутри аппарата очистки и…»
Что почувствовал Станислав, когда заметил, что дышится всё тяжелее? Александр знал, как это происходит, и мог представить себе весь процесс. Сперва появляется лёгкая одышка, затем в глазах начинает темнеть, двигаться всё тяжелее. Проявляется кислородное голодание, повышенное потоотделение. Наверняка Неволин сетовал на то, что в шлеме нельзя убрать прилипшие к лицу пряди. Затем писк внутренних датчиков оповестил его о том, что заканчивается кислород в основном баллоне. Это была ошибка системы — баллон был полон, просто в шланг кислород не поступал. Пытаясь переключиться на запасной, пилот оступился — ему уже было сложно координировать движения — и упал на спину, повредив крепления шлема.
«Отход шланга, снабжающего кислородом, повлёк за собой…»
Вовсе нет. Сначала Станислав пытался дышать медленнее, осторожно поднимаясь на ноги, но тут же упал обратно: накатила слабость. Положение стало ещё хуже: сквозь возникшие микротрещины просочились похожие на дым белесые струйки — местная атмосфера.
«…смесь агрессивных газов при высокой температуре…»
Станислав забыл об экономии воздуха: он кричал, не в силах встать, лишь конвульсивно дёргался, катаясь по земле. Дым, касаясь, плавил кожу, разъедая её до мерзких бурых пятен — кровь мгновенно запекалась отвратительной коркой, под которой виднелись желтоватые разводы. Мольбы о помощи прекратились, когда молочно-белой пеленой подёрнулся край шлема. По лицевому стеклу разбрызгалась грязно-красная россыпь — вместо слов из потрескавшихся губ человека вырывались лишь хрипы. Лёгкие растворялись, крепко сжатые зубы начинали чернеть и крошиться. Уже в агонии, Станислав — то, что осталось от его обезумевшего от боли сознания — сдёрнул шлем.
«Сильнее всего были повреждены голова и шея. Череп рассыпался от одного прикосновения, но генетический анализ останков подтвердил, что погибший являлся пилотом три-четыре-семь, «Аптерос», имя симбионта — Хейти».
Александр зажмурился, пытаясь прогнать из своей памяти картины смерти Станислава.
— Клото, — тихо произнёс он, — это уже не шутки и не дурацкий спор. Что бы ни убило пилота, я больше не допущу подобного. Если понадобится, я создам нового Первого.
Тот замер. Сейчас создать нового Первого можно было лишь одним способом: уничтожить уже имеющегося.
— Не боишься, — хмыкнул он, — что новенький окажется ещё более агрессивным, чем я, и пустит вас всех в расход?
— Боюсь, — кивнул Александр. — А ты не боишься, что если я буду сидеть сложа руки, Корпорация и её офицеры отправят в расход меня?
Клото подобрался ближе и развернул человека за плечи к себе лицом. Их глаза встретились: человеческие голубые и красные — Умбра.
— Я уничтожу любую угрозу, — глухо произнёс Клото. — Любую.
— Я знаю, — горько усмехнулся Александр. — Вы, Умбра, не знаете полумер. Вы ещё большие ксенофобы, чем мы, люди. Ты знаешь моё желание, Клото. Мир между нашими народами — вот над чем я работал и буду работать всю свою жизнь.
На самом деле, подумал он, ты был рождён для борьбы с неизвестной угрозой, которой оказалась Вторая колониальная. И твоё племя — как ты. Вы рождены для боя.
Вот уж не думал, что люди будут учить другую расу мирному сосуществованию.

Сако не мог уснуть. Хейти больше не находился в состоянии отрешенности, теперь он бродил по «Аптерос», касаясь корпуса в тех местах, где требовалось его пристальное внимание. А Сако было страшно. Раньше он полагал, что пилот и корабль — партнёры, а теперь оказывается, что для Умбра люди просто… Нет, даже не расходный материал. Никак не получалось сформулировать словами.
— В вашем языке нет такого слова.
Сако поднял голову. Он сидел в кресле пилота, пытаясь найти умиротворение в ползущих вверх показаниях внутренних систем, нервно поглаживая металл стены корабля. Голос Хейти стал неожиданностью.
— Какого слова? — голос всё-таки дрогнул.
Симбионт сидел возле его кресла, на миг вызвав ассоциации с послушным ручным псом. Провода «Аптерос» обвивали ноги и запястья, подключённые к контактным пластинам. Хейти поднял на Сако взгляд: оранжевое мерцание бесконечно яркого солнца, заключённое в радужку живого существа.
— Ты касаешься меня. Изнутри. Этому нет названия в человеческой речи.
Сако отдёрнул руку. Хейти живой, «Аптерос» — это он, и если он чувствует повреждения, то и прикосновения тоже…
— Прости, — торопливые извинения выглядели неискренне, потому что вновь стало страшно. — Я не хотел… Не хотел лапать тебя. Это не то, что ты думаешь, я даже не…
— Я знаю, — кивнул Хейти. — Я не хотел объяснять. Хотел, чтобы ты продолжал. Но я подумал. Ты прав. Ты должен знать. И решать, зная это.
Поднявшись со своего кресла, Сако опустился на колени рядом с симбионтом.
— Хейти, — мягко произнёс он. — Ты тоже решаешь. Ты решил убить предыдущего пилота, поддавшись его словам, хотя понимал, что он умрёт без той информации, что была у тебя. Если твоё признание сейчас — это попытка измениться, то я буду с тобой дальше. Когда мы выберемся, я останусь с тобой, с «Аптерос». Понимаешь?
Хейти кивнул.
— Если же ты продолжишь делать вид, что ты — просто инструмент, я буду относиться к тебе, как к инструменту. А сломанный инструмент выбрасывают. Я не скрываю свои намерения, Хейти. Если ты продолжишь поступать так, как поступил со Станиславом, то я потребую от Эйсмана немедленного отделения тебя, Хейти, от «Аптерос». Можешь убить меня, если хочешь. Но я не буду тебе лгать или утаивать от тебя что-либо.
Умбра долго молчал. Затем, когда Сако уже отчаялся что-то услышать, произнёс отчётливо:
— Я хочу быть с тобой. Ты лучше, чем я — «Аптерос». И ты сделаешь меня лучше, если будешь дальше здесь — во мне.
Тот рассмеялся и провел пальцами по жёстким волосам симбионта.
— Надеюсь, я буду жить?
Хейти кивнул.
— Ты будешь жить.

К утру буря утихла.

@темы: Рассказ.

---

[LRaien]

Название: Дознание.
Размер: 1620 слов
Жанр: юмор, безысходность, переворот реальности, всё не то, чем кажется.
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: эльф с рацией? Маг в кедах на колёсиках? Избранный, по плечу ли тебе плащ? А убийство тёмного волшебника? И уверен ли ты, что ты — главный герой?

у меня в дневнике | на Фикбуке | на СИ | на Прозе.ру

Трай Кам осторожно отодвинул листья, чтобы оглядеться. Как и любой эльф, он превосходно умел слиться с окружением. Рубаха и штаны цвета болотных трав и плащ, сотканный из тончайших нитей паутины, отлично маскировали Трая среди могучих, усыпанных сочными листьями ветвей. Отсюда было отлично видно тёмную цитадель: пред нежной дымкой гор, разрезая резкой плоскостью блестящих крутых крыш волны покрытых лесом холмов, высились башни из чёрного камня. Прищурившись, Трай сосредоточился на приятной тяжести лука за спиной. Всё в порядке. Избранный с ними, а значит, тёмному магу недолго осталось злорадствовать.
На поясе захрипела рация:
— Командир Кэй Лан вызывает отряд лучников. Все на позициях?
Отцепив переговорное устройство от кожаного пояса, Трай дождался своей очереди, зажал кнопку и произнёс членораздельно:
— Девятый на позиции.
Отпустив кнопку и вновь прикрепив рацию к поясу, Кам прислонился к широкому стволу дерева, и, ощущая ладонями морщинистую сухую кору, начал вслушиваться в отклики остальных воинов. В завершение в эфир прорвался голос командира:
— Отлично, отряд. Избранный с нами, идём через главный вход. Конец связи.

Избранный появился в Хоа Бинн месяц назад, а Трай Каму повезло присутствовать в момент его пришествия.
Тогда Кам и ещё двенадцать юных эльфов ожидали посвящения у алтаря Древа. Алтарь и был Древом — нутром, которое язык и дуплом-то назвать не поворачивался, прилипая к нёбу в священном трепете. Древо было центром Хоа Бинн, источником всей магии эльфийского племени, и подойти к алтарю Древа было великой честью, оказываемой лишь трижды в жизни: при рождении, в день совершеннолетия и в день смерти. Трай Кам стоял в толпе таких же юношей, как он сам, и старался придать своему лицу как можно более уверенное и самодовольное выражение. В этом и соревновались его сверстники — каждый силился скрыть благоговение перед Древом. Могучая древесина словно обтекала их, создавая огромный зал, и светилась, словно утренняя заря, освещая красноватым светом присутствующих. У алтаря Древа из древесины высовывался священный кристалл: отполированный до идеальной сферы, он сиял ярче всего. Именно коснувшийся его признавался совершеннолетним — если не умрёт сразу после этого в ужасных муках.
Трай сглотнул, пытаясь не думать о том, что с ним произойдёт, если Древо не согласится дать ему благословение на взрослую жизнь. И буквально окаменел — как и все эльфы в зале.
Священный кристалл засветился ещё ярче, его свет начал пульсировать, и вдруг с яркой вспышкой в центре зала возник он — Избранный!

Серёга Тапочкин не ждал ничего подобного. Он был обычным старшеклассником двадцать третьего века: киберсеть, игры про эльфов и гномов или про жуков и звездолёты, полное отсутствие внятных планов на жизнь и святая уверенность в том, что он — особенный. Не такой, как все прочие посредственности. Да, Серёга ждал необычного шанса проявить свой богатый внутренний мир (а в его наличии Тапочкин не сомневался), но он уж точно не ожидал, что неведомая сила вышвырнет его в непонятное полутёмное место, где… Мамочки, да тут же самые настоящие эльфы! И стены вокруг светятся…
А затем самый нарядный и старый эльф преклонил колено:
— Мы ждали вас, Избранный!
И все остальные в зале повторили его жест.

Так Серёга стал избранным. Получил в руки магический меч, нацепил на спину королевский плащ и целый месяц слушал истории о том, как тёмный маг по соседству прячет у себя секрет жуткой волшбы и пытается уничтожить Древо. Всё выглядело просто: Серёга во главе отряда ворвётся в замок отродья зла, а затем точным ударом снесёт колдуну голову. Прямо как в играх. Тапочкин уже и награду себе присмотрел: девицу пофигуристее, богаче всех одетую.
Осталось только победить злодея — и награда его.

Тёмный маг задумчиво кружил по тронному залу на голубых «хилисах». Необычайная обувь на колёсиках не только была удобной, но и создавала все условия для равномерно развевающегося плаща за спиной у мага. Разве что цвет... Цвет, пожалуй, смущал, но вопросов пока никто не задавал. Единственный, кто жил в замке кроме самого тёмного мага — это алхимик, а тот уже неделю не вылезал из своей лаборатории.
«Вот выйдет», — подумал с досадой маг, — «непременно оборжёт, зараза такая!»
От повседневных мыслей отвлёк шум за окном, раздававшийся со стороны главных ворот.
«Ясно. Опять захватывать идут, чтоб им пусто было!»

Трай Кам находился позади Избранного, готовый в любой момент его прикрыть. Тёмный маг, похоже, совсем потерял страх: он вышел навстречу, чёрный плащ его развевался на ветру, а хмурый взгляд заставлял трепетать в ужасе.
— Итак, — хрипло произнёс он. — Зачем пришли?
Ряды эльфов расступились, являя взору порождения тьмы Избранного. Серёга браво взмахнул мечом и усмехнулся:
— Ну что, нечисть, будешь умирать?
Тёмный маг всерьёз задумался. Выглядела идея привлекательно: по крайней мере, ушастые гады оставили бы его в покое хотя бы на некоторое время. Но представив, сколько времени придётся излечивать смертельные раны, маг помотал головой:
— Не-а. Не буду.
— Тогда я уничтожу тебя во имя…!
— Много болтаешь.
По рядам эльфов раздался приглушенный вздох ужаса: подлый колдун, не дослушав, взмахнул рукой — и отравленное лезвие пронзило грудь Избранного. Через несколько секунд всё уже было кончено: тот, кто стал источником надежды для всего народа Хоа Бинн, превратился хладный труп.
— А теперь валите, — маг отвернулся, взмахнув плащом. — Мне ещё антенну чинить.
Отряд попятился, и лишь Трай отважился выкрикнуть отчаянно:
— Ты ещё пожалеешь об этом! Отродье тьмы, мерзкая тварь из подземного мира, ты…
— Ксау, — донеслось из-за ворот. — Меня зовут Ксау.

Тем же вечером тёмный маг Ксау и его верный друг-алхимик Бонг Дэн обсуждали вторжение.
— Ну и зачем ты того парня пришиб? — вздохнул Дэн. — Я бы у него спросил, как он перенёс переход, что видел… Такой опыт угробил!
— Я тебе труп на опыты отдал, не жалуйся, — поморщился Ксау. — Тем более, парень сдох бы через неделю, он чуть ли не светился от радиации. Считай, удар милосердия.
— Да-да, — поцокал языком Бонг. — Слушай, а что за новенькие тапки у тебя, а?
Ксау вздохнул, но под пристальным взглядом Дэна сдался.
— Да капитан всё, — отмахнулся он. — Таскает и таскает подарочки. Пойдём, говорит, в море со мной. А я ему говорю — ты сдурел, морда одноглазая? Я тебе что, баба что ли?
— А он? — алхимик уже тянулся к колбе с чем-то ярко-зелёным.
— А он мне — да ладно, у нас в море женщина на корабле — к беде! Мол, не бойся, будешь со мной — ни один из моих головорезов на тебя и взглянуть не посмеет! Да тебя можно на бушприте, говорит, ставить!
— Зачем? — удивился Бонг Дэн, ставя пустой сосуд на место.
— Вот и я спрашиваю — зачем? Дурень, говорю, ты мной хочешь всех встречных распугать, чтоб некого грабить было? А он мне — нет, драгоценный, ослеплять будем твоей красотой!
Бонг гадливо захихикал.
— А ты не смейся, — строго осадил его тёмный маг. — У нас проблем навалом.
— Да чего-о-о-о…
— Чего-чего, — Ксау вздохнул. — Да вот эльфы самозваные, припёрлись накануне с очередным избранным. Надоели, спасу нет! Сидели бы на своём дереве радиоактивном, дак чего-то лезут…
— Бункер надёжный, — хмыкнул алхимик. — Надстроечки-то и покрушить можно…
— У меня в этих «надстроечках» все удобства, — возмутился Ксау. — Зря, что ли, крышу свинцом три дня обшивал? Чтоб жить можно было!
— Дак и эти эльфы живут.
— Ага, живут! Рядом с сильнейшим источником излучения, дебилы. Передовой исследовательский отряд «Индервор», миссия по освоению новых планет, как же. Долбанулись там вовсе, эта мерзость в дереве им все мозги выела. Даже я их эльфами называю, хотя какие из этих идиотов эльфы! Уши длинные, не спорю, всякие мелкие мутации — так половина из них подыхает от излучения ещё в детстве! За три поколения — такой регресс! Вот о чём диссертацию пиши, а не о…
Монолог тёмного мага прервал треск крушащихся засовов.
— Чёрт…
— Тысяча чертей! — охотно подтвердил вломившийся, отряхивая с изумрудного камзола пыль и щепки. — Капитан Бьен Мау с «Индевор-4» прибыл!
— О, — оживился Бонг. — Бухла принёс? Надоело самогон гнать!
— Держи, — Бьен швырнул алхимику бутылку из тёмного стекла, которую тот очень ловко поймал. — Ксау, солнышко моё, я тебе подарочек принёс!
Тёмный маг попытался спрятаться под стол.
— Смотри! — Бьен гордо продемонстрировал загогулину из каната странной изогнутой формы. — Петля Линча в форме сердца!
— Ох, нет...
— Да ладно, Ксау! Погляди, красивый мой, чего я тебе привёз! Как раз для твоей многомудрой башки!
Продолжая нахваливать тёмного мага, капитан вытащил из мешка несколько сложных приборов, необходимых для исправной работы портативного исследовательского комплекса.
— А сейчас давайте материал, — хмыкнул он. — Мне надо к вечеру обернуться, а то босс мне голову отгрызёт.

Выпроводив капитана, Ксау и Бонг взялись за установку свежей поставки оборудования.
— Достало, — пробурчал Ксау. — А нельзя напрямую подкинуть, без горе-морехода?
— Так потому я и сижу тут, сдвиг пространства изобретаю, — хмыкнул Бонг. — Месяц назад вон этого придурка-избранного притащил — на полквартала промахнулся, мне исследовательский отдел с Земли просто орал.
— Да уж, — саркастично заметил Ксау. — Каких-то полквартала.
— А ты не злорадствуй, — огрызнулся алхимик. — Это самое точное перемещение из всех известных науке! Из-за этой радиации и ещё черт знает чего здесь даже комплекс не построили, капитан вон за моря плавает, чтобы до космодрома добраться!
— Я бы сам подальше от этой штуки свалил, — признался Ксау, набирая код на клавиатуре. — Но нельзя. Мы должны разобраться, что случилось с предыдущими экспедициями и какого дьявола они тут превратились в остроухих придурков.
— Излучение, — вздохнул Дэн. — Всё оно.
Несколько минут оба учёных углубились каждый в свой компьютер, изучая данные и отсылая необходимое на базу.
— Меня одно беспокоит, Бонг, — Ксау внимательно смотрел на монитор. — Откуда нам знать, что мы тоже не сошли с ума? Не превратились в этих сказочных персонажей, ходячие декорации дурдома?
— Ниоткуда, ваше темнейшество. Мы можем только продолжать работу, пока не свихнёмся окончательно.
— Не шути так, Бонг. Не смешно.
— А я и не шутил.

@темы: Рассказ.

---

[-Дум-]

(Юмористический взгляд на способы самоубийства)

Я ВЫБИРАЮ СПОСОБ…

Депрессии подвержена моя натура.
Совсем уж тяжко стало жить.
Бессонница дурацкая меня достала.
Я выбираю способ, как себя убить…

Повешусь… С толком, с расстановкой.
Состряпаю петлю, подставлю табурет.
И вот вишу… Язык распух и посинел…
И морда точно в цвет… На выкате глаза…
А вдруг и лужу напущу? Или чего похуже?
Нет, так позориться я точно не хочу!

Я прыгну из окна… Как раненая птица,
Раскинув руки-крылья в низ – хлобысь!
И вот изломанное тело на асфальте…
И женщина, какая то кричит…
Мозги так живописно расплескало…
И кости все наружу… Что за стыд!

Я отравлюсь! Чудесные таблетки.
В грезах отъеду в мир иной…
А ну как с дозой промахнусь?
Желудок все долой…
И вот лежу, пуская пузыри, в зеленой луже…
Подохнуть в собственной блевотине?
Придумать сложно хуже.

Я вскрою вены. Смерть эта благородна.
Фарфоровая бледность, фон кровавых брызг…
Ну, раз уж крови очень я боюсь,
Для этого нажраться нужно вдрызг…

Я утоплюсь… Ну да, не хватит силы воли!
Я застрелюсь… Ага, из пальца что ли?
Я газом отравлюсь… А ну как он рванет?
Ну, блин, тогда пойду и лягу в чисто поле!
От голода помру! Саму уж смех берет.

Ну вот, пока я выбирала,
Запели птицы, утро вновь идет.
А мне для счастья надо ведь так мало…
И все что надо я имею… Вот.
Ну что ж, оставлю на потом я,
Уход за грань и способов ряды…
Стою, как дура, солнцу улыбаясь.
Жизнь ты прекрасна.
Черт тебя дери!

@темы: Стихи.

---

Голосование

[Оригинальные творения]

Итак, голосование!
Вы можете прочитать миниатюры и проголосовать за понравившуюся.

Участник 1.
Красный карандаш пах еловой смолой.
Женя огляделась по сторонам, осторожно положив его на место. Всё та же стойка из серого пластика, всё в той же клетке офиса выдачи онлайн-заказов. Обычное утро понедельника, когда тишину нарушали лишь редкие утренние клиенты, тихие и сонные, как и работники офиса.
Но карандаш пах еловой смолой, чуточку — дымом; это был аромат вчерашнего дня. Женя наслаждалась им, бережно сжимая в пальцах, словно хрупкое воспоминание.
— Эй, девушка, — оклик заставил её поднять голову. — Девушка, выдайте заказ.
Взяв протянутую мужчиной квитанцию, Женя бросилась искать пакет с такими же данными. Когда она вернулась, посетитель ждал, вольготно облокотившись на стойку.
— Де-е-евушка, — протянул он, явно желая навязать разговор, — ну вот чего вы здесь сидите?
— Работаю, — откликнулась Женя, занося номер заказа в базу.
— Работает она, — хмыкнул мужчина. — Да разве это работа? Мужа бы себе нашла… Парень-то есть? Чего молчишь, а? Ну чего, давай, есть парень-то? Де-е-евушка…
— Нету, — не выдержала та.
— Вот, — поучительно поднял палец вверх непрошенный советчик. — Это потому, что ты здесь сидишь! Мужа тебе надо, и детей, тогда и счастливая будешь! Ты сейчас-то не счастливая…
Женя взяла красный карандаш и принялась писать на пакете цифры. Карандаш напоминал о вчерашнем дне.

Счастливая? Да как можно ответить на этот вопрос? Не поймёт ведь. Не поймёт, что вчера Женя была не Женей. Что два дня назад, собрав рюкзак, она с лучшей подругой Алей вышла на вечернюю трассу и поймала первую из череды попуток «Волгу». Что ночью они с Алей сидели возле жаркой русской печи в какой-то из забегаловок у шоссе, пили крепкий чай с лимоном, смеясь и щёлкая семечки вместе с хозяйкой. Они шли от развилки двух дорог, глядя на звёздное небо и загадывая желания. А затем оказались в месте, где перестали быть Алей и Женей, перевоплотившись в колдунью и воительницу среди сотен таких же воодушевлённых романтикой несуществующих миров. Как объяснить, что за взмахом «безопасного» меча следовала торжествующая ухмылка, что менестрели у ночного костра травят байки не хуже, чем поют? Что запечённый картофель с солью кажется слаще любого лакомства, а Алька умеет варить восхитительный чай из пряностей и трав? Что дружеские объятия на прощание самые крепкие, что ожидание встречи самое сильное, что…

— Ваш заказ, — ровно произнесла Женя, продолжая сжимать карандаш в руках.
— Вот будешь такой грубой, — продолжил наставления мужчина, — у тебя никогда мужа не будет, злая ты. Женственней надо быть, а то…
Он бубнил себе под нос до самого порога, обернувшись, чтобы убедиться, что его слушают. Стоило двери закрыться, Женя снова принюхалась к красному карандашу. Тому, которым она на дневном привале записывала песни менестрелей, сохраняя их в толстой тетрадке до следующего путешествия в место, которого нет и не было, но которое всегда можно придумать и создать.
А пока у Жени будет аромат еловой смолы.

Участник 2.
Первое января.

… «Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?»…
Иосиф Бродский

У погоды похмелье. Тоже всю ночь голливудила, вместо того, чтобы выспаться. Морось, глазированные льдом тротуары, просоленные, мокрые дороги. За минуту дважды исполнив пародию на антраша, устраиваюсь около мокрой скамейки и вынимаю из сумки катушку лейкопластыря.
Останавливается рядом. Ждёт.
- А тёрок у тебя в торбе не завалялось?
Молча протягиваю катушку. Жду. Грею ладонями лицо. Ладони горячие, пальцы – холодные. Хочется натянуть шарф, но ткань уже пропиталась сыростью и мерзко холодит подбородок, приходится поправлять.
- Успеваем?
- Да. Вышли с запасом.
- И надо было именно сегодня… могла отложить на завтра… отсиделись бы в тепле… - бурчит от раздражения, всё же оскальзываясь и взмахивая руками. – Провожай ещё…
- Сам вызвался.
Это не сдержавшись.
- Ошибся.
- Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…
Хмыкает.
Единицы прохожих перемещались преувеличенно осторожно, мелкими перебежками от опоры к опоре, из укрытия в укрытие. С чёрных сонных веток ощутимо капало. Деревья плакали во сне. Деревья, заборы, машины, сам воздух – всё словно вспотело.
Город очнулся в холодном поту.
Дождь стал ещё мельче. Коллоидная взвесь из воды и воздуха.
В моих лёгких хлюпнуло. Он чихнул.
Мост уныло горбатился над прядью стальных полос. На перроне безлюдно и ветрено. От движения сырого воздуха стынут скулы до зубовного нытья.
Образ, рост, фигура, осанка, цвет волос и глаз, стиль одежды, сочетание черт лица – всё сплющено в нить закрывшейся дверью. Год тому назад.

- Атмосферный эпизод, чёткий образ. Отправляй уже! Найдут в минуту.
- Тебе не говорили, что заглядывать через плечо – хамство?
- Ой, да ладно! Ну, напились, заболтались, забыли зафрэндиться – подумаешь…
Друзья такие деликатные, иногда. Особенно подруги. И так не хочется разводить объяснения на тему «у него – то, а у меня – сё, и вообще – сложностей больше, чем возможный навар с этой эмоциональной авантюры». К тому же у нас с ней разные взгляды на отношения вообще и полов – в частности.
- Не пили, не забыли, не лезь не в своё дело!
- А попробовать?
Раздражение тошнотой ткнуло под дых, словно локтем. В лёгких булькнуло.
- Инкогнито эрго сум. Откроешь рот и тему – отрихтую профиль. – И забыть придержать дверь.
На площадке сложносоставной дух первого января. В распахнутое оконце задувает промозглый ветер. Он брезгливо отбрасывает выдыхаемый дым обратно в лицо.
Лифт пошипел, поднимаясь, раззявил пасть и выплюнул кого-то на площадку. Личность потопталась и замерла.
«Вали уже куда-нибудь!» - хорошо, хоть не вслух.
- Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку?

Участник 3.
Вадим проснулся с ощущением легкости и пустоты. Будто теплые солнечные лучи проходят сквозь тело. Будто лежишь на поверхности моря, и тебя омывают ласковые безмятежные воды.
И он понял, что безнадежно проспал.
Вскочив с кровати, Вадим обнаружил, что уснул, как был, в одежде. Успокоив себя тем, что джинсы не мнутся, а на работе есть свежая отглаженная рубашка, как раз на случай приступа неуклюжести, он бросился к дверям.
Пальцы соскакивали с ручки, замок не желал открываться. Ощущение безмятежности и счастья улетучились, Вадим начинал закипать. Будто уловив его настроение, замок душераздирающе скрипнул и поддался. Вадим пулей вылетел вон, хлопок закрывшейся двери настиг его уже на первом этаже. Выскочив на улицу, он обнаружил, что машины у подъезда нет, а место занял сосед. Вадим попытался сообразить, где оставил ее, и вдруг понял, что совершенно не помнит вчерашнего вечера.
«Попойка была знатная», – решил он и, подивившись, что голова очень ясная и легкая, устремился к станции метро. Люди как будто не замечали его, наступали на ноги, тыкали локтями в ребра, наваливались, и никто не обращал внимания ни на вежливые просьбы, ни на ругань. Двадцатиминутная поездка превратилась в пытку, расправить плечи и вдохнуть полной грудью получилось лишь на улице. Воздух был невкусный – густой, маслянистый, горький от выхлопных газов. Скривившись и удивившись тому, что раньше не замечал этого, Вадим побежал к офисной высотке. Ветер свистел в ушах и с силой толкал в грудь. Казалось, что еще чуть-чуть и ноги оторвутся от земли, он полетит.
Скользнув взглядом по парковке, он с неудовольствием отметил, что его парковочное место занято. Там блестел новенький «фольксваген», прямо чувствовалось, как он пахнет свежей белой эмалью.
– Маша, привет! – секретарша на родном седьмом этаже не обратила на него никакого внимания.
«И эта туда же», – подумал Вадим и вошел в кабинет менеджеров.
Там, как всегда, стояла суматоха: звонили телефоны, трещали факсы, шумели голоса, кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то звонко стучал ложечкой по стенкам чашки. В знакомой обстановке хорошее настроение вернулось также быстро, как исчезло. Подкралась шальная мысль напугать соседку по рабочему месту, и Вадим, встав на носки, заглянул за перегородку.
На его столе стояла большая коробка. Анечка с незнакомой блондинкой отправляли в эту коробку его вещи: ежедневник, смешной настольный календарь, магниты из поездок, любимые ручки... На самом дне виднелась помятая голубая рубашка.
Вадим хотел было возмутиться, но в горле застрял ком, и он мог лишь беззвучно шевелить губами.
– Что это за свинья здесь сидела? – блондинка недовольно фыркнула и выгребла из тумбочки немытую кружку, полупустой пакет печенья и забытый еще позавчера контейнер с останками обеда.
– Он умер, – равнодушно пожала плечами Анечка. – Вчера похоронили.
И Вадим все вспомнил. Как мелькнули фары встречной машины, как взвизгнули шины…
Он умер. Его похоронили.
А на следующее утро жизнь потекла своим чередом – и никто не заметил.

Участник 4.
Утро после конца света

Утро после конца света было самым безопасным утром из всех, которые только можно было представить. Ведь утро после конца света попросту не должно было наступить.

Мистер Морган любил откладывать важные дела на потом, но всегда их выполнял. Встреча с судьёй овощной ярмарки? В понедельник. Оценка найденной на заднем дворе Фигглетов монеты? 25-го числа. Выборы в городской совет? Через пятнадцать минут (как только доразгадывает этот увлекательный кроссворд).
Чего мистер Морган не любил, так это домашних дел. И потому на вопросы жены о том, когда он уже уберёт эти чёртовы носки, мистер Морган отвечал:
— Утром после конца света.
И преспокойно продолжал читать газету и неодобрительно цокать языком всякий раз, когда доходил до спортивной колонки.

Леди Мэри не откладывала дела, но всегда находила оправдания. Пойти вечером на прогулку вдоль реки? Но там же холодно, можно подхватить простуду. Дописать страницу книги, которая, по большей части, всё ещё пылилась на задворках её разума? Завтра. Или нет, утром. Вечером. В обед. После полдника, как только усядется на мансарде.
Когда леди Мэри слышала очередное вежливое “Когда вы закончите книгу?”, она закипала и тряслась, и в один прекрасный день ответила:
— Утром.
А после, чуть подумал, добавила:
— Утром после конца света.

Мортимеру было девять, и для своих лет он был исключительно вежливым молодым человеком. Он убирал за собой игрушки, раскладывал книги в алфавитном порядке, держал свои письменные принадлежности в чистоте и всегда первым поднимал на уроках руку. Одна беда: Мортимер не любил зелень.
Его мать безуспешно пыталась привнести в его рацион хотя бы небольшое полезное разнообразие, но он отвергал всё — и петрушку, и капусту, и даже огурцы, которые вообще ничего плохого ему не сделали — и ворчал:
— Поем после конца света.

Вопреки любому здравому смыслу утро после конца света всё-таки наступило, переполнившись полушутливыми клятвами и ворчливыми обещаниями.
И с последней дописанной книгой, последним проглоченным кусочком брокколи и последним убранным носком, мир с облегчением вздохнул и, наконец, закончился.
Утро то было долгим, как целая жизнь.

запись создана: 20.07.2015 в 21:39

Вопрос: Кто?

1. Участник 1.		1	(16.67%)
2. Участник 2.		0	(0%)
3. Участник 3.		1	(16.67%)
4. Участник 4.		4	(66.67%)
Всего:		6

@темы: Конкурс.

---

"Утро после..."

[Оригинальные творения]

Итак, мы возрождаем традицию конкурсов миниатюр!
Тема конкурса, победившая в голосовании:
"УТРО ПОСЛЕ..."

Правила:
1. До 19 июля включительно все желающие присылают свои работы на у-мейл сообщества.
2. 20 июля будет создан пост, в котором мы выложим ваши миниатюры. Анонимное голосование будет длиться 3 дня.
3. Победитель получит скетч-иллюстрацию к своему мини-рассказу от  Альвели!

Миниатюры принимаются в размере не более 3000 знаков (около 1 вордовской страницы 12 кеглем). Просим предоставлять только ранее не опубликованные работы, написанные специально для конкурса!

Только оригинальные творения!

запись создана: 12.07.2015 в 12:17

@темы: Конкурс.

---

Конкурс!

[Оригинальные творения]

Итак, желающие вроде бы есть, и есть список тем.
Голосование покажет нам, какая из них станет заглавной темой предстоящего конкурса.
Опрос продлится до 6 июля включительно.

запись создана: 02.07.2015 в 14:19

Вопрос: Тема конкурса миниатюр.

1. "Отрывок из дневника"		2	(18.18%)
2. "Путевые заметки"		3	(27.27%)
3. "Утро после..."		4	(36.36%)
4. "Мой странный питомец"		2	(18.18%)
Всего:		11

@темы: Конкурс.

---

Конкурс?

[Оригинальные творения]

Есть идея возродить существовавшую здесь традицию конкурсов коротких оригинальных рассказов, объемом не более 3000 знаков (около 1 вордовской страницы 12 кеглем).
Если это кого-то заинтересует, мы создадим голосование, где участники смогут выбрать тему конкурса из нескольких предложенных.
К участию будут приниматься только ранее не опубликованные произведения, написанные специально для конкурса.
Победитель будет определен анонимным голосованием.
В комментариях можно делиться соображениями по поводу происходящего.

запись создана: 30.06.2015 в 10:10

Вопрос: Конкурсу быть?

1. Быть		15	(93.75%)
2. Не быть		1	(6.25%)
Всего:		16

@темы: Хозяйское.

---

Новый баннер

[Оригинальные творения]

@темы: Хозяйское.

---

[polina-kolpakova]

Когда, наконец, иссякнут твои вопросы,
Когда не останется слез, (и котлет на ужин),
Отточенный скальпель возьму,
Перережу веревки, тросы,
Державшие вместе мятежные наши души.
Летите, летите, свободные, будто птицы,
Отныне свобода не будет казаться спорной.
Прощайте,
Теперь мне с земли вас не слышно, не видно…
И пусть назовут меня глупой, жестокой, вздорной,
Возможно, однажды мне станет за это стыдно.
А ты… обещай, что больше не будешь сниться.

@темы: Стихи.

---

[polina-kolpakova]

Название: Грибница
Автор: Полина Колпакова
Жанр: Стихи

Ну почему любовь сопряжена с печалью,
А одиночество - побочный сын свободы,
Смыкаются непроницаемые воды
Над всем чего желали, но молчали.
Зачем мечтать о том, чего не будет,
Копить грехи, чтоб после повиниться,
Душа моя, сплетенья наших судеб –
Лишь жалкая подземная грибница,
Рождающая раз в тысячелетье
Сияющую искреннюю душу.
Судьба, судьба, позволь не умереть ей,
Ну а для нас земля все глубже, глуше…

@темы: Стихи.

---

[polina-kolpakova]

Взгляд обратив вовнутрь смотри смотри
Гудвин Великий живет у тебя внутри
Робкую сферу света очертит твоя свеча
Гудвин уже выходит тебя встречать встречать
Вы на разных концах дороги из желтого кирпича
Я стою за твоим плечом вперед вперед
Рок хохочет над нами а может белугой ревет
Над дорогой из желтого кирпича (ты видишь?) лицо из снов
На дороге из желтого кирпича сомнения тают тают
Попроси для себя сердце для меня мозгов
Ну а храбрости нам и так с головой хватает

@темы: Стихи.

---

[polina-kolpakova]

Город тянет дороги, кабели,
город душит и пахнет падалью...
Ты однажды сказал: "а надо ли?"
Ты однажды вскричал: "а надо ли!?"
Что ж, теперь ты не станешь прежним,
над тобой небеса безбрежны,
и внутри - нежность.
А ты забудь о дурном, о правильном,
здесь луга зарастают травами,
этим травам, поверь мне, все равно,
прав ты или неправ.
Спроси у трав
и узнай о том,
как волчица живет с волчатами,
на февральском снегу зачатыми.
В теплом мраке норы молчат они,
вой гортанный сглатывая с молоком.
Здесь грачиха с грачом, с грачатами,
на лихого сыча кричат они,
призывая в свидетели
птичьих своих богов.
Здесь медведица с медвежатами,
на упавшей сосне лежат они.
Медвежата ежа заметили,
Ежик сжался и был таков.
Здесь такая роса поутру...
Сладок сон и так хочется спать.
И забыв о дурном, о правильном,
На лугах, покоренных травами,
(тем, которым, конечно, все рано,
прав ты или неправ)
просто падай яблоком на траву.
Но однажды упав...

Ты рискуешь не встать.
Так поворачивай солнце вспять,
и опять, и опять,
ты встаешь из зеленой травы,
отряхнувшись от пыли,
восстаешь из зеленого пламени,
открываешь глаза, доселе слепые.
Возвращаешься в проклятый город,
под литавры и грохот монет.
И идешь, ничего не нарушив,
и тоскливо и страшно идти...
На просторах сети
(о, скорей загляни в интернет!)
кто-то продал кому-то
ненужную душу,
возможно, твою.

Слышишь, как травы поют?

@темы: Стихи.

---

Персонаж не мой, подруги

[Mori-Mori-Morik]

Насекомский принц, паук-оборотень с демоноидом в волосах.

@темы: Рисунок.

---

[polina-kolpakova]

Метель ночная расправляла крылья,
Дрожи и плачь, оконная свеча!

А утром снег изысканной мантильей
Лежал на склонах, словно на плечах.

И ветер был подобен антилопе,
Он падал с гор, в прыжке неустрашим.

И белый бык, похитивший Европу,
Был не белее девственных вершин.

@темы: Стихи.

---

Русалочье

[polina-kolpakova]

Я пеной бело-кипенной
Растаю на восходе,
И незачем мне слушать,
И ты не говори,
О том, как были гибельны
Трагические всходы
Немыслимой, колючей,
Но все-таки, любви

@темы: Стихи.

---

Пересменка. Легенды улицы Бронетанковой.

[Catold]

читать дальше.

Ах, если бы из двери маршрутки торчала только одна задница! Тогда бы Маша рискнула и полезла в душное, вонючее нутро «Газели». Но задниц торчало три: кожаная, драповая и болоньевая, дутая. Как всякий городской житель, лишённый личного автотранспорта, Маша легко считала невербальную информацию: и кожа, и драп, и болонья стояли насмерть, с твёрдым намерением не уступить захватчику ни единого кубического сантиметра пространства.
Маша сдалась. А надо было поднажать и вмяться, или вообще сесть вкруговую, или с пересадкой. Долго, противно, зато не пришлось бы теперь, стоя на перекрёстке улиц Марата Казея и Бронетанковой, проклинать всё на свете. Мерзкую погоду с невнятной моросью и жуткой грязью, переполненный транспорт, своё брезгливое отвращение к набитой усталыми и оттого злыми людьми жестянке на колёсах и своё же дурное решение идти пешком. Особенно последнее. Подумаешь, барыня какая! Бока ей, фифе, намнут, видите ли! Перегаром обвоняют! По сравнению с пересменкой – это всё ерунда.
Маша переступила с ноги на ногу, и чёткое чавканье грязи подтвердило наихудшие её опасения. В смену она бы ничего не услышала: рычание машин, вопли рабочих и грохот бетономешалки на стройке Сиротского Дома, фоновый шум частного сектора в целом – всё это надёжно заглушило бы голос раскисшей земли. Неестественная тишина накрыла улицу Бронетанковую стеклянным колпаком. И Маша попала под этот проклятый колпак. Опять. Она чуть слышно застонала сквозь зубы. Только не сегодня. Ей казалось, что до заката ещё больше часа, иначе бы ни за что… Но пасмурный день сбил с толку, обманул, запутал…
Надо идти. Стоять нельзя. И боже упаси вернуться.

… Первая Машина пересменка случилась четыре года назад, после второго рабочего дня в библиотеке университета. Редкое везение, если подумать, но Маша оказалась на редкость везучей. По сути, в пересменку можно вляпаться, только если попасть в очень узкий интервал времени между закатом солнца и моментом, когда зажигают фонари. Возможно, есть ещё зазор на рассвете, но Маша ни разу не проверяла. Нет, ни разу. Все рассветы она предпочитала встречать дома, в кровати, и никакие романтические разговоры о прелестях утренней зорьки не могли поколебать её привычек.
А закаты Маша всегда любила. Алые блики по облакам, тяжелый парчовый пурпур у кромки земли и томление сизого неба в предчувствии сна; особый запах, свежий даже в разгар самого душного лета. Особое, тянущее состояние, когда хочется острейшим ножом вспороть багровый, едва затянувшийся шрам горизонта и выпустить из плена светило, вернув вчерашний день. Ненужный, серый, унылый – безвозвратный вчерашний день.
Да, закаты Маша любила – до первой своей пересменки.

***

Главное – не менять темп. Шаг – ровный и размеренный, можно чуть враскачку, чтобы перекинутая через плечо сумка равномерно хлопала по ляжке. Очень хорошо бы включить плеер, часто это здорово помогает, но сейчас на крошечном дисплейчике мигает злорадное «бат. разряж.», и знакомые голоса не придут на помощь.
Маша раздражённо швырнула серебристую коробочку в раззявленную пасть своей «практичной» сумки. Закон подлости в действии. Впрочем, и без музыки обойдёмся. Не в первый раз.
Холодный ветер ободряюще похлопал её по спине. Маша поёжилась: куртка явно не по погоде. А с утра было хорошо. Последние аккорды бабьего лета сулили ласковое тепло, уверяя, что девятое октября – ещё почти август. И не надо обращать внимания на мгновенные прикосновения к щекам ледяных иголочек, когда выходишь на улицу. Уже через десяток шагов иголочки истают, оставив лишь приятную свежесть.
Это же надо было так пролететь с формой одежды! Всего за несколько часов от коварного тепла не осталось и следа – поздний ноябрь, и всё тут. Маша засунула руки поглубже в карманы, ссутулилась, и зашагала вниз по улице Бронетанковой, стараясь не дрожать. Домики по обе стороны разбитой асфальтовой дороги тоже старались не дрожать за своими заборами: жестяными, кирпичными и деревянными. Не такая она уже и длинная, эта улица, двадцать минут в маршевом темпе. В смену, разумеется, двадцать минут. В пересменку – как выйдет.

Маша раскланялась с бригадой ночной смены строителей. Трое синюшных дядек в драных спецовках и распухший прораб поприветствовали её невнятными, но явно дружелюбного толка восклицаниями. Ничего, нормальные мужики. Подумаешь, посинели немного и опухли. Их дневные коллеги тоже такие, только не от смерти, а от водки, что в Машиных глазах являлось менее уважительной причиной для опухания и посинения. До Сиротского Дома они дошли вместе, обмениваясь многозначительными междометиями, а там бригада отстала, чтобы приступить к прямым своим обязанностям. Прораб бодро заматерился, и рабочие принялись, тяжело ухая, отколачивать со стен штукатурку и отдирать сетку-рабицу. Маша позволила себе ухмыльнуться в поднятый воротник куртки. Сиротский Дом не могли достроить уже восьмой год, и серьёзные деньги знаменитого на всю Балку торговца «дурью» ничего не могли поделать с этим феноменом: то надёжная кладка стен вдруг начинала осыпаться песочным куличиком, то дорогая черепица жухлой листвой облетала по осени, а то по бетонному литью начинали змеиться глубокие трещины. Без всяких, казалось бы, на то причин.
Маша ещё раз усмехнулась и закашлялась. Кольчужка, то есть курточка, была определённо коротковата.

… Курточку они купили вместе с Лёшей на Привокзальном рынке. Дешёвый самострок изо всех сил старался понравиться Маше, выпячивая кривоватую бирку с кривоватой же вышивкой «Мэйд ин Итали».
- Смотри, какой цвет приятный, - сказал Лёша, разминая между пальцев жёсткий шов на рукаве куртки.
Маша наморщила нос, потому что из шва вылезла лохматая нитка.
- Нормально, Григорий, - протянула она.
- Отлично, Константин! – немедленно, отзывом на пароль, откликнулся Лёша.
- Да шикарная куртка, – обиделась продавщица, уловив ироничные интонации в голосах потенциальных покупателей. – Эти китайцы – такие умницы! Напишут – «Италия», и все верят, вот никто не сомневается! Полгорода носит – не жалуется, а вы тут со своим Райкиным издеваетесь…
Они хохотали весь оставшийся день, выбулькивая по очереди фразу: «Эти китайцы – такие умницы!». Куртку они купили, не торгуясь и не меряя, дрянную куртку из плащёвки серо-голубого цвета, без подкладки, с дыркой в кармане. Дырку Маша зашила дома, а в благодарность одёжка неожиданно оказалась очень удобной, села аккуратно по фигуре и с расстояния трёх шагов её даже принимали за итальянскую.
Маша носила куртку уже четвёртый сезон, потому что ей очень редко удавалось подобрать что-то точно по фигуре. «Ты, Кравченко, – мета-девочка», - говорил ей ещё в школе учитель химии Пётр Фомич. Мета – это между, посредине. Ни то, ни сё. Размер больше S, но меньше М, так, чтобы «эска» морщила, а «эмка» болталась. Потом Маша думала, что это самое «мета» относится не только к размеру, но и ко всей Машиной сущности: любого качества в ней было слегка избыточно, чтобы считать это качество отсутствующим, и в то же время немного не хватало, чтобы оно реализовалось в полной мере. «Вроде и умная ты девка, - вздыхал иногда отец, - а такая дура!» Вроде и миловидная, но до красавицы не хватает, как бы и не тряпка, но волевой не назовёшь… И так во всём.
Может быть, именно поэтому её так охотно принимала пересменка – межеумочное, метастабильное состояние на грани дня и ночи, тончайшая мембрана между явью и тем, что за гранью яви.

***

Справа хрипло заухало, и Маша вздрогнула. Но это оказалась всего лишь Зинуля.
- Вечер добрый, Зинаида Васильна, - осипшим голосом поздоровалась Маша и снова закашлялась.
Зинуля распялила беззубый рот чёрным провалом:
- Эчер до…
Правый её, меньший глаз вывернул в сторону, как у хамелеона. Поначалу Машу этот глаз пугал, но она быстро привыкла, удивляясь уже, как сходный дефект чародея Вигельфорца из саги Сапковского мог вызывать отвращение. Глаз как глаз.
Зинуля ходила по улице Бронетанковой каждый день с рассвета и до позднего вечера. Вверх – вниз. При любой погоде и в любую смену. А что ей, бедной, делать? Если верить бабе Люсе, после того, как Зинуля забыла закрутить газ, и в доме взрывом разнесло стену, работающие родственники стали выставлять её на улицу на весь день. Очень-очень много лет назад. В первое время, как рассказала Маше баба Зоя, Зинуля до полдня стояла под своими воротами, хныкала, скреблась в калитку, просилась в дом. Но потом освоилась и несла свою бессменную вахту с честью, не пропуская даже выходных, когда родственники на работу не ходили и из дому её не гнали. Они ведь не были жестокими, эти родственники. Зинулю одевали добротно, вовремя стригли под «каре», кормили хорошо, каждый день набивали карманы леденцами и карамельками, которые Зинуля сосала сама и щедро раздавала соседским ребятам. Приплачивали бабе Зое, чтобы она присматривала вполглаза за убогой и водила её к себе в хату на обед. Всяко лучше, говорила баба Зоя, чем в приют сдать. И Маша с ней соглашалась. Да, лучше. На Бронетанковой разноглазую полубезумную старуху никто не обидит, это точно.
Маленькое дублёное Зинулино личико выражало радость, но и некоторую обеспокоенность. Маша мигом сообразила, в чём дело, и заулыбалась. При виде улыбки старушонка успокоилась и залопотала что-то полувнятное, часто повторяя «эчердоб» и «годка портца». Маша перевела это для себя как «вечер добрый, но погодка портится». Значит, никаких сюрпризов не предвидится, и это действительно хорошо. Зинулиным прогнозам Мария верила, ведь в первую пересменку несколько плохо пережёванных старухой слов спасли ей жизнь.

… Фонарь зажёгся неожиданно и показался очень ярким.
Маша шла вниз, беззвучно подвывая от невыразимого ужаса. Её до озноба пугала липкая искусственная тишина, пустота малознакомой улицы, жуткие сумеречные тени на обочинах. Над ней только что пронеслось нечто, слишком большое, чтобы быть простой летучей мышью. Из-под решётки водостока на неё таращились круглые красные, совершенно нехорошие глаза.
Но фонарь – доконал. Это потом она узнала, что пупсы из двенадцатого дома не могут причинить вреда, если послать их в голос по матушке, а тогда…
В розовом мареве разгорающейся натриевой лампы чердачное окошко двенадцатого дома противу всех законов оптики не забликовало, а наоборот, стало будто бы подсвеченным изнутри. Старые куклы приникли к стеклу сморщенными злыми мордашками, дёргались и грозили Маше пухлыми кулачками. Маша тоненько запищала и села на асфальт, чувствуя кисельную слабость и приближение обморока. Каждую пластмассовую или резиновую личину за пыльным стеклом чердака она видела так чётко, словно кошмарные куколки находились в шаге от неё. И эти личины, гладкие и дебильно-радостные днём, сейчас выражали только тупую ненависть. Они хотели убивать и калечить, мстить за то, что их выбросили, за свою облезлость и ненужность. Они были точными подобиями людей.
Машу подёргали за плечо.
- Авай, - сказала взволнованная Зинуля, вращая своим хамелеоньим маленьким глазом. – Зя валять. Пусы пидуть, куся бу.
Количество страха перешло в качество, и Маша вскочила на ноги, оказавшись на голову выше Зинули.
- Моодец, - одобрила старуха. И заверещала, брызгая слюной и кривляясь, в сторону двенадцатого дома: - Динаху! Динаху, пусы!
Довольно большая кукла в выгоревшем розовом платье, с клоками пакли, оставшимися от некогда блондинистых кудряшек на круглой лоснящейся башке, злобно оскалилась в ответ. Повернулась к стеклу задом, наклонилась и задрала блёклый подол, демонстрируя грязные панталоны в обрывках кружев. Зинуля визгливо захохотала и повторила кукольный жест, ещё и похлопав себя вдобавок по тощей ягодице.
Потом она поправила одежду и посмотрела на Машу снизу вверх. Оба глаза – и большой, и маленький – выражали торжество. Как мы их, говорили эти блестящие чёрные бусинки. Лихо мы их!
Но Маша красоты победы над злыми кусачими пупсами оценить тогда не смогла. Она отступила на шаг, на другой, третий… и помчалась вниз огромными скачками, сбивая каблуки на колдобинах, чудом не падая и не издавая ни звука.
- Ельсы! – орала ей вслед Зинуля. – До ельсы бежи!
И Маша бежала до «ельсы» - до полотна железной дороги - без остановок. Перескакивая через рельсы, почувствовала слабое сопротивление чего-то более плотного, чем воздух. И сразу же поняла – вырвалась. Здесь был уже тот мир, в котором она жила с рождения. Маша сидела на железнодорожной насыпи и ревела, и икала, и размазывала сопли по щекам.
Ночная смена давно вступила в свои права, а замурзанная, перепуганная, счастливая девушка всё билась в истерике, не осознавая, что такой живой она не была ещё никогда.

***

Маша поймала себя на том, что напевает под нос, испугалась и замолчала. Самое опасное – расслабиться. Да, четыре года и двадцать с гаком пересменок спустя она знает, как задобрить Канализационную Собаку, как уклониться от встречи с Недопырём и как отлаять чердачных пупсов. Да, она перезнакомилась с дневными обитателями Бронетанковой улицы, почти стала её частью, но… Но расслабляться нельзя, ни в коем случае. А то сменят – ходи потом. Как та, в куртке с капюшоном, что в прошлую пересменку шла навстречу Маше – тёмная, коренастая, медленная. Вела за руку ребёнка. Присматриваться было запретно, и Маша только краем глаза окинула эту пару, отметив трудноуловимую странность в меньшем силуэте. Только потом она поняла: на ходу дитя вело по земле пальцами свободной руки. Не нагибаясь. К такому в няньки попасть – лучше сразу в омут головой.

Зинуля уже пропала из поля зрения, а фонари обманчиво затеплились тусклыми светляками. Как же, верь им! Пересменка для Маши закончится только после пересечения ею демаркационной линии «ельсы». Когда-то она купилась на фонарик, было дело…
От воспоминаний о том жутком, даже по её немалым меркам, случае, Машу отвлекла текучая тень, метнувшаяся под ноги. Кошка. Даже подкоток: то есть уже не котёнок, но и не взрослый. Промежуточное состояние, мета-кот. Коллега.
- Кись, - шепнула Маша одними губами и наклонилась, чтобы погладить зверька.
Но замерла, отдёрнула руку. Котейка поднял голову на звук и замурчал, как трактор. Даже лживых фонарных отсветов хватило, чтобы рассмотреть тусклые, неотражающие бельма его глаз. Да и походка… Коты ведь не мотыляют задней частью туловища при ходьбе. То есть живые коты с целым хребтом не мотыляют.
- Бедолажка, - тихо выдохнула Маша. – Собаки, да?
Мета-кот жалобно мяукнул, выпрашивая необходимую ему ласку. Мета-девушка неловко, стыдливо спрятала руки за спину. Очень не хотелось ей завтра поутру обнаружить на придверном коврике закоченевший трупик, заворачивать его в тряпки, потом в полиэтиленовый пакет, плестись на кладбище домашних животных, что метрах в пятистах от железнодорожной ветки, если вниз до лесхоза и вправо. И не так уж это страшно, просто завтра ей никак нельзя опаздывать на работу: инвентаризация, грымза Татьяна Семёновна, старший, бля, библиотекарь… А если Маша пойдет на кладбище, обязательно опоздает. Непременно задержится, чтобы посидеть у таблички «Мура, самая лучшая кошка». Чем-то привлекало её это место, особенно в последнее время. Какой-то совершенно необычный покой накатывал, умиротворение, что ли. Никуда не хотелось уходить, и это пугало Машу гораздо сильнее, чем даже сам Инвалид Войны.
- Давай в другой раз, ладно? – заискивающе спросила Маша, выпрямляясь.
Подкоток послушно потрусил вперёд, вихляя сломанным позвоночником. Маша, томимая угрызениями совести, зашагала следом. Нельзя же, в самом деле, перегладить и перехоронить всех мёртвых котов на улице Бронетанковой. Тем более, если инвентаризация. А совести можно пообещать завтра по дороге домой внимательно осмотреть все подозрительные канавки и свалку. Авось мелькнёт серо-белая шкурка, тогда можно будет решить вопрос в рабочем порядке.
Становилось всё холоднее, и грязь под ногами уже похрустывала инеем, а к утру грозила схватиться самым настоящим льдом. Вот чего не хватало для счастья – так это гололёда. Подлого осеннего гололёда, который так хорошо прячется под меленькими лужицами в самых неожиданных местах.
Маша мерно перебирала онемевшими от холода ногами. До низа Бронетанковой оставалось всего ничего, пяток домишек. Потом переход через посадку к насыпи – и всё. Дальше можно бегом к гаражам – и домой. Дома, правда, никто не ждёт, но есть чайник и одеяло.

… Лёша погиб на стройке в тот день, когда она решила повернуть назад. Когда она решила обмануть пересменку и вернуться на проспект. Третья это была пересменка или пятая, Маша уже забыла, но нечётная, это точно. Она шагнула за перекрёсток Казея и Бронетанковой, и чёткий звук лопнувшей струны больно ударил по барабанным перепонкам изнутри. То есть, тогда Маша подумала, что это больно. Она ещё не знала, что на самом деле слышала звук лопнувшего стального троса, на котором держался над головой её Лёшека бетонный блок.

***

Вот и деревянная крышка последнего на улице Бронетанковой канализационного люка. Маша постучала ногой по краю деревяшки, дождалась утробного «Вуф!» Канализационной Собаки. Мета-кот зашипел и безуспешно попробовал выгнуть перебитую спинку. Из-под крышки гавкнули ещё раз, а Маша вспомнила, что уже давненько не бросала в люк костей и корок. Завтра надо обязательно бросить. Канализационная Собака благоволила Маше, но благоволение нуждается в подпитке. Завтра – обязательно.
Несколько разнородных деревьев, среди которых Маша выделяла старый неплодоносящий абрикос, создавали пятно кружевной тени там, где заканчивался асфальт. В просвете между чёрно-синими штрихами ветвей тускло и масляно блеснули рельсы.
Знакомое чувство подкатило к горлу.
Она опять это сделала. Серая библиотечная мышь, ни то, ни сё, обладательница однокомнатной норки и тихого невыразительного голоса, она опять проскочила.
Сладкая дрожь в низу живота. Такая сладкая, острая и стыдная, что на миг пропадает под ногами земля. В этой дрожи расплывается страх, сожаление и ни разу так и не высказанный вопрос: «ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОЙДЁШЬ ДОМОЙ ДРУГОЙ ДОРОГОЙ?!»
Маша отлично знала, что пойдёт по Бронетанковой снова и снова. Будет бояться и ждать тёмным тягучим ожиданием, когда же последний закатный луч пропустит её в этот скрытый от большинства людей странный мирок. С этой улицы уйти нельзя.
Внезапно в голову ей пришло простое и изящное решение кошачьей проблемы. Удивительно, что она не сообразила раньше, ведь всё лежало на поверхности.
- Иди-ка сюда, беспризорник, - буркнула Мария, подхватывая лёгкое тельце подкотка на руки.
Прикосновения неживого, холодного, свалявшегося меха нельзя было назвать приятным, но она даже не поморщилась. Пересменка быстро отбивает брезгливость.
- Выйдем в ночную, - пояснила Маша мета-коту, - и сразу на кладбище. Там есть дежурная лопата, ржавая, правда, и тупая, как Татьяна Семёновна, но почва песчаная, ещё не должна окаменеть.
Кот, боясь поверить своему счастью, даже не замурлыкал, а всхлипнул, почти по-человечески.
- Девушка, как пройти в офтальмологический центр?
Негромкий вопрос ударил сильно и неожиданно, как корявая ветка бесплодного абрикоса. Маша споткнулась у самых рельсов. Накаркала, идиотка. Ведь знала же, что Инвалида Войны нельзя даже в мыслях поминать!.. Теперь надо очень осторожно. Терпение, терпение и ещё раз терпение. Главное, не дать понять, что бесконечный перечень Инвалидских болячек – не самое интересное, что было в Машиной жизни. Тогда есть шанс, что не найдут поутру свежий труп без ноги или без ушей. А Маше не придётся вечно проходить ВКК, которая будет вечно сомневаться, не отросла ли у Маши указанная нога или уши. Встречала она таких страдальцев, встречала…
- А что у вас болит? – севшим от страха голосом поинтересовалась девушка, судорожно прижимая к себе кота.
- Ничего, - в голосе собеседника прорезалось удивление. – Зрение послали проверить, по профсоюзной линии.
Маша оторвала взгляд от спасительного, такого близкого рельса, и чуть не завизжала от облегчения. Тёмная фигура желающего проверить зрение находилась по ту сторону железнодорожного полотна. Это просто человек, даже голос вроде бы знакомый, да и общие очертания... И сейчас всего-то половина пятого, не позже, а больница работает до семи…
- Я вам сейчас покажу! – всё-таки взвизгнула Маша, но быстро справилась с ненужными эмоциями. – Вы правильно идёте, только не пропустите поворот, а то в лесохозяйство попадёте.
И шагнула из пересменки.
И всё изменилось.
Маше больше не было холодно. Холода мёртвого кота, прижатого к боку, она тоже больше не ощущала. Зато она вспомнила себя.
За её спиной ярко вспыхнул фонарь, и человек по ту, то есть уже по эту сторону рельсов закричал.
Маша пристально всматривалась в его искажённое ужасом лицо. Приятное, гладко выбритое лицо, которое она не смогла до конца забыть даже в пересменку, когда ей милосердно разрешали отдохнуть.
- В прошлый раз, - не очень внятно (губы плохо слушались, а с нижней что-то всерьёз было не так) сказала она, - вы искали онкологическую больницу. И попросили проводить до развилки.
Мужчина с приятным гладко выбритым лицом хотел бежать, но упал на щебёнку железнодорожной насыпи. Маша подошла неторопливо, спешить решительно было некуда. Да и ноги после месяца лежания в рыхлом мёрзлом песке кладбища домашних животных почти не гнулись. Спустила с рук кота.
- А потом пригласили прогуляться по осеннему лесу, - продолжила Маша, с хрустом склоняясь над упавшим.
Из карманов слишком лёгкой для середины ноября курточки на него посыпались комья земли. Мужчина уже не кричал, а только беззвучно разевал рот.
- А когда я отказалась, вы сделали вот так…
Ножа у Маши не было, но окаменевшие чёрные пальцы с успехом его заменили, войдя в живот человека по самые костяшки. Хлюпающий звук показался ей оглушительным, на миг перекошенное лицо убийцы поплыло, сделалось похожим на Лёшино, но только на миг.
- И ещё много чего сделали потом, - прошептала Маша, налегая всем весом и нащупывая острыми разросшимися ногтями чужое сердце. – Не знаю, была ли я первой у тебя, тварь, но уже точно буду последней.
Кровь и какие-то ошмётки с руки она стряхнула не очень тщательно. Дома ототрёт. Песочком. Темно, никто не увидит. Зато табличка «Мура, самая лучшая кошка» видна издалека, не ошибёшься.
Маша вставила в уши горошины наушников месяц как разряженного плеера и, насвистывая в такт никому не слышной мелодии, зашагала вниз, в сторону лесхоза. Серо-белый котик дёрганной рысцой бежал рядом, норовя потереться на ходу о ноги хозяйки. Но заднюю половину у него постоянно заносило, и он потешно шлёпался на бок. Маша не выдержала, засмеялась и снова взяла кота на руки. Сунула под полу бесполезной, испорченной многочисленными разрезами и неотстирываемыми пятнами куртки. Настроение у Маши было отличным. Работа выполнена хорошо, а кота она точно решила оставить себе.
Маша здорово устала за эту смену, но тем приятнее было возвращаться домой.

@темы: Рассказ.

---

Решила накидать своих чудиков сюды

[Mori-Mori-Morik]

1. Не является конкретным персонажем. Скорее пока набросок созданий этого вида. Демоноиды выживающие в экстремальных условиях на одной из захолустных планет Федерации Ано'Ра, в погоне за бессмертием часть органов заменяют на механические. Ну и кролик это мое личное - живет дома зверюга ушастая, успела нас искусать-исцарапать в кровь и многократно

2. Эдари - непись из моего данжа по Эре. Инкуб, строящий из себя на публику упертого ассекса, хотя на самом деле сие ложь, позерство и провокация, зато его до последнего никто не подозревал.

Про косяки с анатомией знаю, но эволюционирую ме-е-едленно

@темы: Рисунок., Описание персонажа.

---

[polina-kolpakova]

Закрыв глаза, ты расскажи об этом:
Как ослепительна громада ночи,
На фреске неба звезды мироточат,
И истекают заповедным светом.
Ты расскажи, как оседлавши ветер,
Душа твоя, летя в хвосте кометы,
Натягивала призрачные вожжи…

Но ты не любитель болтать.
Я тоже.

А я бы рассказала о дорогах,
Струящихся по склонам и предгорьям,
И уходящих к северному взморью,
И в городах, разнузданных и строгих,
Сливающихся, словно бы в камланьи.
Там ветер шепчет сладкие признанья,
Луна как бубен из оленьей кожи…

Но ты не любитель слушать.
И я тоже.

@темы: Стихи.

---

[polina-kolpakova]

Над опьяненной, вздувшейся рекой
Нависло небо многотонной глыбой.
Войдешь в ту реку, жалкий и нагой,
И вспомнишь... что всегда был рыбой

@темы: Стихи.