Все еще без названия, с множеством характерных отсылок. Собирательные образы такие собирательные.Казалось, он не глядя замечал каждого, кто ушел, поклонившись недостаточно низко. Подобное награждалось выразительным взглядом, - всего-то, верно? Но этого хватало, дабы тот – награжденный – трясся в страхе, изводил себя бессонницей и тому подобным, и в том же духе.
Казалось, он всю жизнь смотрел на людей исключительно властно, исключительно сверху вниз, исключительно свысока. Наверное, поэтому мало кто всерьез решался вступать с ним в конфликт. Когда же это происходило, стоило играть по правилам дворцовых интриг: распускать сплетни, подсыпать мышьяк в бокал, подкупать чужих друзей; все это он знал, я была за него спокойна.
Но когда кто-нибудь решался...Но когда кто-нибудь решался, доведенный нуждой или собственной взбалмошностью, действовать напрямик – начиналось невообразимое.
Он был властным, да. Пусть даже – высокомерным. Но грубым он не был ни разу.
Нет ничего хуже для любителя изящных решений, нежели импульсивный юнец или девица, решившие, будто мир и вправду существует по сказочным законам, и слову их подчиниться любой.
О, какое это было зрелище! Юнец выкрикивал обвинениями, девица рвала на клочки государственные приказы, - он лишь стоял и смотрел. Юнец хохотал, сыпал насмешками; девица оглашала криком окрестности, - его властность сменялась замешательством, замешательство – злостью, но он не двигался с места.
Стоял и смотрел.
Я знала, что ему мешает: воспитание. Только и всего. Юнец был гением, - и все же вышел из низов. Любовником девицы был сам королевский сын, - так что же? Принц стоял слишком высоко, дабы гнушаться оплеухами даже для собственной любимой.
А он – не знал, как с ними справиться. Не устраивать же поединок на пилочках для ногтей. Не опускаться же до «стража! под зад коленкой его!». Уж лучше мышьяк и заговор.
У гроба того юноши он стоял с каменным лицом, время от времени морщась от причитаний скорбящих родных. На похороны девушки не пришел вовсе.
Между их смертями стоял барьер из двух с половиной лет, но я прекрасно помню, что оба раза он надевал черный сюртук, превращаясь во мраке дворцовых коридоров в едва различимую тень. В первый раз он раздавил в руке бокал с вином: вытягивая осколки, бинтуя кровоточащую ладонь, я не менее десяти раз назвала его идиотом; он только смеялся. Во второй раз бокал удалось отобрать. Властно сверкнув глазами на меня, он внезапно поник, и, опустив плечи, сказал только: «знаешь, я так устал».
Фамильный хрусталь полетел в камин. Фарфор всегда нравился мне больше.
Тот юноша, говорят, сгорел в лихорадке. А может, был отравлен. А может, слишком много пил. А может… Девушка – та была застрелена собственным же любовником. Любовь страшная сила. Говорят.
Он спросил однажды: «Но ты выбрала свою сторону. Верно?». Я покачала головой и ответила, что не продавала ему своей души. Он усмехнулся, в очередной раз пытаясь отвернуть бинт на изрезанной руке.
Вот и все. Больше рассказывать нечего. Какое значение имеет, люблю ли я его, и любит ли он меня? Я лечу все его израненные руки, уничтожаю фамильный хрусталь, рискую быть вписанной в историю – парой безличных слов, приставкой к. Он окидывает меня высокомерными взглядами, терпит присутствие, и, кажется, доверяет. Что нужно нам еще? Разве что исчезнувший в небытие черный сюртук.
Мы счастливы. Правда. Пока существуют дворцовые интриги; пока я могу – в одиннадцатый раз – назвать его идиотом.
-
-
14.03.2010 в 18:28А если в целом - мне нравятся образы. На самом деле. А вот дальше и подробнее говорить мне сейчас тяжело - просто знаю, что сама бы так, как героиня, не смогла.
-
-
15.03.2010 в 14:28-
-
24.03.2010 в 19:56-
-
24.03.2010 в 20:05Надо меньше смотреть мюзиклы.Спасибо))