Юника. главы 1, 2

[polina-kolpakova]

Пролог
Этой весной Наяла разлилась так, что затопила стойбище племени Лососей. Берег реки превратился в болото. Братьям Ро и Зиму наскучило помогать матери сушить и перетаскивать намокший скарб с места на место, и тогда они вытащили из кустов свою новенькую лодку, еще пахнувшую свежей стружкой, столкнули ее в грязную воду и улизнули бить уток-линьков, прячущихся в камышах.
Братья оживленно болтали, но потом до них донесся гневный вопль матери, обнаружившей пропажу сыновей и лодки, и они пристыжено затихли. Прибрежный лес стоял в воде и сосны торчали из нее кольями, исполинской рукой воткнутые в ил. В лесу было тихо, только стоячая вода плескала под веслом и глухо толкалась в дно, да кусты скребли по борту голыми ветками. От сосен шел смолистый аромат живых соков, двинувшихся вверх по стволам.
Зим сказал:
- Не могу я слышать их стенания, - он мотнул головой в сторону стойбища, - что плакать? Переберемся жить чуть повыше, хорошо же! Вот тебе жаль прежнего места?
Ро не ответил. Он смотрел на знакомый холмик под огромным кедром - там образовалась неглубокая яма и из земли торчали какие-то грязные палки, и виднелось что-то округлое, напоминающее макушку черепа.
- Гляди, Зим! Там чью-то могилу размыло.
Братья выбрались на холмик, намочив ноги в ледяной воде. Любопытство пересилило извечный страх перед мертвецами, и мальчишки принялись ворошить кости веткой. Рядом с человеческими костями лежали массивные кости и череп какого-то животного. Длинные желто-коричневые клыки зверя были выбиты из пасти и вложены в левую руку покойника. Правая когда-то сжимала копье, но теперь его древко сгнило, лишь наконечник остался лежать в изголовье могилы.
Оба скелета находились в странной близости, и хрупкие человеческие кости словно искали защиты рядом с длинным остовом хищника.
- И зачем это человека вместе со львом закопали? – воскликнул Зим, сразу догадавшись, какому зверю принадлежат такие клыки. Вспомнив о могучих львах, много весен назад пришедших с юга и наводящих ужас на всю Долину Людей, Зим почувствовал, как его кожа покрылась мурашками. Львы и сейчас бродят где-то далеко внизу по течению Наялы, оглашая леса и степи своими рокочущими голосами.
- Может, они были побратимы? – предположил Ро.
- Ой, ну ты что! Это только в сказках бывает: охотник с драконом братается или даже с Великим Лососем... Давай у деда спросим, может он знает, кто тут лежит.
С этими словами Зим принялся вытаскивать меньший череп, просунув пальцы в глазницы и слегка раскачивая его в стороны.
-Эй, зачем? – схватил его за руку брат.
- Девок в стойбище пугать, - ухмыльнулся Зим, - то-то визгу будет!
Наконец, упрямый череп поддался, и мальчишка выдернул его из громко чавкнувшей глины. Нижняя челюсть при этом осталась где-то в земле, но Зима устроило и то, что есть.
- Дед! ты тут, дед? - Ро и Зим, ослепленные полуденным солнцем, вглядывались в темный провал дедовой землянки. Пахло сыростью, слышно было, как звенят комары.
- Ну.- Отозвался старый Рул, в темноте больше похожий на груду одежды, впопыхах сваленной на лежанке.
Услышав сварливый и жалкий голос деда, Ро с раскаяньем подумал, что нужно было сначала помочь ему соорудить какое-никакое временное убежище на сухом месте, а потом уже браться за весла и гулять в затопленном лесу.
Старый Рул не принял череп из рук Зима и долго бранился на братьев, мол, зачем они в чужую могилу полезли. А вдруг в ней лежит колдун? Разве не знают они, что доброе колдовство со смертью колдуна рассеивается как туман, соединяясь с землей, водой и небом, а вот колдовство злое, темное, остается с мертвецом в могиле и может выбраться оттуда, как змея из норы и поразить тех, кто потревожил его!
Видя, что он достаточно припугнул внуков, старик смягчился:
- Со львом лежит под кедром... Знал я его. Видел один раз, давно.
- Это был охотник?
- Охотник из Альваров Лошадей.
- И хороший охотник он был?
- Не знаю я, какой охотник он был! Знаю только, что глупец он был, племя свое предал, уйти хотел. Так сами Альвары про него говорили...
- Из племени уйти!? Сам? И правда, глупец он был, дед!
Старый Рул ничего им не ответил, и провел в молчании весь остаток дня.
Дед нагнал на Зима тоску и ему расхотелось пугать девчонок. Сначала этот человек в грязи под кедром был просто лесным мусором, вроде сброшенных лосиных рогов, а теперь он – живший когда-то охотник, сосед Альвар, в конце концов...
Ро и Зим прыгнули в лодку и повезли череп обратно. Положили на кучку костей, наспех закидали комьями красноватой глины. Череп льва закапывать поленились, установили его сверху, как могильный памятный камень. Потом направились к лодке, поцокивая языками каждый раз, когда острый камешек, невидимый под слоем воды и грязи впивался в нежную кожу под сводом стопы, развернули свое суденышко в сторону дома и больше не вспоминали о странной могиле.

Глава 1
Путник шел по тропинке, поглядывая на озаренную первыми лучами солнца вершину Белой Горы. Ослепительная и воздушная, она виднелась среди окружающих ее пузатых туч, как белокожая женщина, окруженная стадом беременных кобылиц; казалось, вот сойдет легкой поступью со своего каменного трона, волоча за собой плащ, усыпанный звездами. Серо-синие тени растянулись на отлогах гор. В низине еще сохранялся сырой сонный полумрак, и чуткий слух путника время от времени ловил тихое квохтанье просыпающихся дутхаев, вьющих свои гнезда в высокой траве, сквозь которую змеилась тропинка.
Человек прошел еще две сотни шагов, и когда его слуха коснулся мелодичный лепет воды, тропинка резко повернула влево и затерялась среди камней и гальки. Спуск был крутым, того и глядишь подвернешь ногу на коварных ползучих камнях, но путник был молод и ловок, к тому же опирался на древко копья, как на посох. Редкие низкорослые ивы не скрывали от его глаз вида на речушку, но со стороны воды человека не было видно.

Там, где всклокоченный Безымянный Ручей соединяется с матерью своей Смеяной и воды обеих рек мягко растекаются по плоской базальтовой плите, неподвижно стояла юная девушка. Ноги ее, до середины икр погруженные в ледяную воду, должно быть, очень замерзли, но она ничем не выдавала своего неудобства. В левой руке девушка держала наготове короткое копьецо, глаза ее неотрывно следили происходящим на дне. Два небольших зеленоватых линя выплыли откуда-то из-под камышей погреться на плите в первых лучах солнца. Молниеносный удар без замаха и один из них забился, поднятый в воздух неумолимой рукой, а второй уже мелькал буро-зелеными боками в спасительных камышах. Впрочем, юной рыбачке не было до него дела - она уже проворно выскакивала на илистый берег, мелко семеня и подпрыгивая в попытке согреть ноги. Рыба была сброшена с копья на траву, где уже шевелили хвостами четверо ее сородичей, и девушка, присев на бревно принялась стаскивать с себя хаюм – широкую полосу меха, лежащую на груди крест-накрест, обхватывающую шею, и завязывающуюся на спине узлом. Хаюм у нее был из меха рыси – животного покровителя племени Ульмаров. Женщины племени считали, что рысий мех, носимый на груди и бедрах, не только согревал, но и защищал их состоявшееся или будущее материнство.
Девушка замотала в хаюм ноги до колен, подтянула их к груди, опустила на них подбородок и замерла, закрыв глаза. Племя Ульмаров уже четыре года как отправилось пировать и охотиться на западный склон Белой Горы, а ей все не верилось, что она больше никогда не увидит никого из Рысей. Инстинктивно она оглянулась на Белую Гору, словно раньше нельзя было разглядеть на ней духов умерших, а сегодня можно. Любой Ульмар верил, что очутись он там, непременно встретит всех своих умерших родичей в счастье и здравии. Они не понимали смерти.
Но почти отвесный склон над ручьем закрывал вид, и потом, девушка помнила, что Гора обращена восточной стороной к людям, живущим в долине, и никто из них никогда не видел западную. Страшно даже подумать, но когда-то находились смельчаки и безумцы, которые оставляли свои очаги и жен, сидящих у этих очагов, обращали свой взор в сторону Белой горы и уходили куда-то туда, в заповедную страну, которую и представить себе невозможно. Перед неподвижным взором девушки появлялись и исчезали, словно растаяв в снежном сиянии, их безмолвные тени, бредущие день за днем сквозь леса и болота к сверкающей вершине, чтоб никогда не вернуться. Достиг ли хоть один из них западного склона, или так и сгинули эти люди, кто в волчьей пасти, кто на дне ущелья?.. Что может найти человек из плоти и крови, там, в священной белизне никогда не тающих снегов? Никогда, никогда этого не понять маленькой и глупой Рысишке, да и объяснить некому...
Сколько ни смотри на Белую Гору, все равно ничего не разглядишь, только глаза намозолишь. Рассеянный взгляд девушки зацепился за кое-что другое. Крепкая мужская фигура всего в сотне шагов от нее, и как она не заметила раньше? Взгляд ее сделался гневным. В животе неприятно ухнуло от неожиданности. Ей не было нужды узнавать мужчину. Другие молодые охотники давным-давно оставили попытки сблизится с ней, только Меари Черный все никак не хотел последовать их примеру. Девушка уныло вздохнула и принялась надевать хаюм обратно.

Когда взгляд клюнул Меари, оповещая о том, что он обнаружен, фигура молодого человека отделилась от дерева и он зашагал к девушке. Издалека он не мог разобрать выражение ее широкоскулого личика, но знал, что оно сердитое и что живой румянец на ее щеках уже, вероятно, сменился некрасивыми красными пятнами не то стыда, не то гнева. Он знал запах, повадку и походку этой юной рыбачки, ее резковатый голос, прозрачные глаза в тени блестящих ресниц, серые, как и у него самого, только светлее, невеселую историю ее родного дома и еще множество деталей, которые, помимо него самого, никого больше не интересовали.
- Удачный день, Юника!
-Удачный день.
Звонкое веселое имя не очень ей походило. Меари безошибочным инстинктом охотника сразу почуял, как напряглось ее тело, когда он подошел и улыбнулся ей с высоты своего роста.
Улыбка шла ему необыкновенно. Блестящие глаза и черные брови вразлет придавали его лицу особую мужественную красоту. Многие женщины стойбища считали Меари самым красивым охотником племени и между собой часто называли его Меари Эме, по названию темного крапчатого цветка, чей терпкий запах дурманит голову, как запах мускуса сводит с ума кабаргу по осени. Меари знал о своем втором прозвище и сердился, считая, что оно скорее подходит женщине, чем ему - закаленному воину. Но гнев его был недолог, ведь всем известно, как падки на лесть молодые горячие Альвары.
Он хотел спросить Юнику, от кого она прячется тут внизу, но вовремя прикусил язык: вполне могло оказаться, что от него самого.
- Теленка делили. А ты тут. Я Тарсе сказал, чтоб отложила твою долю.
- Я просто забыла. Спасибо. – Юника взглянула на него с благодарностью.
- Забыла? - в голосе Меари угадывалось удивление. – А, чтоб вашему сынишке больше досталось, я понял. – Его лицо сделалось лукавым, - ты третья мать ему?
Она снова ответила признательным взглядом: ей не пришлось ничего объяснять.

Племени Альваров тяжело приходилось в эту весну. Даже сейчас, в третий ее месяц, когда неисчислимым стадам диких лошадей пора было уже совершать ежевесенний переход через долину, а самим Альварам отъедаться их мясом, вечно голодным людям приходилось перебиваться с кореньев на рыбу и с рыбы на немногочисленных лесных птиц и зверей. Стойбище находилось на этой земле уже шесть поколений, и животные давно поняли, что селиться рядом с двуногими не стоит. Вчера вечером старый Бас вместе со своими сыновьями Юмом и Юмасом в целом дне пути от стойбища загнали самку оленя с подросшим теленком. К утру добытчики были дома, теленок, отъевшийся молодыми побегами за весну, уже попал, в свою очередь, в желудки Альваров, а серое тело его матери, слишком тяжелое для троих измученных охотников, дожидалось на дереве в лесу, пока за ним придут из стойбища.
Гуси, всегда прилетавшие за день-два до появления первых стад, уже две недели назад исчезли за туманными очертаниями горной гряды, к которой принадлежала Белая Гора. По неведомой причине гуси никогда не оставались в долине, видимо, их вожаки были птичьими колдунами и знали, какая участь их ожидает в долине людей.
Каждый вечер возвращались к родным очагам уставшие молчаливые дозорные, покрывавшие раз за разом все большие расстояния вглубь долины на юго-восток и приносившие день за днем одни и те же вести: нет лошадей, лошадей нет...
Распустив седые космы, голодные старухи поднимали к небу слезливые глаза:
- Стадо приди! О, Кони Небесные, спуститесь на землю, будьте нам гостями!
Жалобно выли, царапали ногтями щеки и грудь. Вокруг просительниц собирался народ:
- О, стадо, приди!

В это утро, как и во все остальные весенние утра, стремительные стрижи и ласточки со свистом рассекали небесную лазурь короткими ножами своих крыльев, камыши и ветви ив шепотом пели свою извечную песню, а речушка дарила Юнике не только привычный завтрак, но и присутствие Меари, которое хоть и раздражало, но тоже становилось привычным, как пение камышей. Вот и здесь он нашел ее, как находил везде. И теперь стоял напротив, внося нотку беспокойства в мирный пейзаж и накрывая Юнику своей тенью, отчего девушка навязчиво ощущала себя пойманной.
- А ты что здесь забыл? – все-таки спросила Юника, несмотря на то, что знала ответ. Под сердцем болезненно кольнуло - ей и хотелось услышать, что он искал ее, и не хотелось. Не успев выслушать ответ, она вытаращила глаза и добавила, - с полной сумкой дротиков!
- Дутхаев бить!
- В праздник!? Нельзя же. – От удивления она приоткрыла рот и стала похожа на младшую сестренку Меари.
- А голодный праздник – это разве можно? Меари снова улыбнулся, обнажив добрую сотню белоснежных зубов. Он хлопнул по сумке, сделанной из кожи, целиком снятой с лапы медведя.– Это не дротики.
По звуку, произведенному содержимым, Юника убедилась, что в сумке действительно не дротики, и что Меари не собирается нарушить закон и привлечь к себе охотничью неудачу.
- Это... Потом покажу.– Сказал Меари. Он сел рядом с Юникой, скрестив ноги. Про копье она, разумеется, не спросила - какой же мужчина старше двенадцати весен появится за пределами своего становища без копья?
- Я пришел, чтоб помочь тебе съесть твой улов. – Меари откинул черноволосую голову и расхохотался. Ему понравилась собственная шутка. В праздник Весеннего Пира соплеменники приходили друг к другу «помогать есть», настолько изобильным угощением потчевала их долина все эти годы. Праздник начинался через несколько дней после перелета гусей и длился три дня, в этом году вождь и колдун решили ограничиться одним.
- Разделим пищу сегодня, Альвар, как разделим голод завтра. – С готовностью произнесла Юника ритуальные слова. Ей понравилась эта идея. У них будет свой маленький Весенний Пир.
Она быстро выпотрошила линя покрупнее, голову забросила на середину Безымянного Ручья, поблагодарив Рыбьего Хозяина – речного духа за посланную добычу, плавательный пузырь отправила себе в рот, а тушку разделила надвое ножом из редкого сиреневого камня. Рыбу ели сырой, отправляя в рот по крупинке соли перед каждым куском. Молодому Альвару не нравился горьковатый вкус соли, но колдун племени – старый Мирох Медведь стращал молодых соплеменников, мол, будете есть рыбу без соли, станет ваша кровь такая же холодная как у речных тварей и пресная, как вода...
Юника почти не поднимала глаз, ей было необъяснимо трудно смотреть на красивое лицо Меари, когда же они встречались взглядами, ей становилось стыдно, точно она разглядывает его голого. Она с усилием проталкивала кусок в горло. Меари, напротив, отнюдь не стеснялся Юники и самозабвенно болтал с набитым ртом.
- Так вот, я говорю тебе, Юника! Злой дух сидит на дальнем берегу Наялы и пугает лошадей! Не переплыть им с дальнего берега на ближний, пока он там. Так говорит Тарс, я сам слышал. А ему сказали Те-Кто-За-Лесом*. Вчера в лесной мужской хижине они, Тарс и колдун держали совет. А Тем-Кто-За-Лесом лучше знать, они ж там живут, у Наялы. Они боятся злого духа, говорю тебе, Юника! Ох, как боятся!
Теперь Юника, забыв о стеснении, смотрела на раскрасневшееся лицо друга и думала: «стад нет, зимой мы можем умереть от голода без запасов конины, все из-за какого-то нового духа, да еще и злого, а он щебечет и радуется, как весенняя птичка!»
А Меари продолжал, и страсть, присущая его натуре, делала голос все более громким и порывистым.
- Я, Хойра-Пловец, Юм с Юмасом и еще несколько человек встали и сказали: Вождь Тарс! Вели нам взять наши копья, с которыми мы ходим на медведя, и пойти и убить злого духа на берегу Наялы!
Молодой человек вскочил на ноги и стукнул древком копья о камень, словно точку поставил. Убить нечисть, не дающую людям доступа к пище и дело с концом, о чем тут еще думать?
- Да что ты, Меари! А что же Тарс? И что же это за дух такой? А какой он с виду? – теперь во взгляде Юники читалось искреннее восхищение смелостью молодых Альваров, не побоявшихся бросить вызов чему-то неведомому и жуткому.
- Тарс сказал, что мы глупы как птенцы дутхая, раз помыслили человеческим оружием идти убивать духа. – Меари заметно приуныл. Юника не сомневалась, что вождь Тарс еще много чего добавил в адрес не в меру ретивых юношей. – А какой он с виду никто толком не знает. Те-Кто-За-Лесом говорят, духа видел сын их колдуна, а как увидел - упал и долго был без чувств. На зверя, говорят, похож. Желтого. Но ни в лесу, ни в долине нет таких зверей, как он.
- И я боюсь... – неожиданно для самой себя буркнула Юника.
- А зачем бояться, Юника? Боятся надо того, чего не понимаешь. А зверя этого - прогнать или задобрить и лошади придут в долину. То-то мяса у нас будет, эгей! Юника... – по тому, как изменился тон его голоса, девушка поняла, что сейчас ей придется мучительно краснеть, а ночью, лежа под волчьими шкурами и вытаращив глаза в темноту, невольно вспоминать каждое ласковое слово Меари, от которых сейчас ей уже хочется бежать, как от пожара.
Она вскочила на ноги – нескладная, длинноногая, с облаком растрепанных кучерявых волос, так резко, словно прозвучало не ее собственное имя, а какое-то ругательство.
Меари проворно схватил ее за ногу.
- Почему ты всегда убегаешь, дурная?! Придешь вечером к общему костру? - он неохотно выпустил напряженную твердую ногу, покрытую золотистым пушком, и добавил уже спокойней, глядя на розовый отпечаток пятерни, проступивший на щиколотке - выпила бы хоть раз Веселого Сока из моей чаши, пела бы песни, сидя рядом со мной. Чего ты хочешь, Юника? Какими словами мне говорить с тобой, чтоб ты поняла меня и ответила?
Юника заворожено смотрела, как Меари медленно, с нажимом проводит рукой по волосам. Она знала, откуда взялся этот жест: в минуты опасности Меари чувствовал, что у него на затылке по-звериному поднимаются волосы и машинально приглаживал их.
«Что это с ним? Так сильно сердится?»
- Я приду. - Доверительно сказала ему Юника и зашагала к ивняку, развернувшись прежде, чем он увидел предательский румянец, все-таки разгоревшийся на ее веснушчатом лице.
- Рыбу забыла! - послышалось вдогонку. - Русалка-беглянка...

*Общее название для всех племен, обитавших «за лесом».

Глава 2

Когда в темнеющем небе сделалось возможным разглядеть длиннохвостую Мышь с Мышонком**, а четыре никогда не гаснущих костра по сторонам стойбища вспыхнули ярче, Альвары Лошади оставили свои обыденные дела и занялись приготовлениями к ночному Весеннему Пиру. Мужчины обсыпали плечи красной охрой, чтоб привлечь внимание к их ширине и силе, обмотали копья полосками кожи, выкрашенными в разные цвета отваром марены и соком красильного жучка, натерлись жиром и собрали волосы в высокие конские хвосты – прическу охотника и воина.
Женщины сменили хаюмы на кожаные нагрудники, богато расшитые ракушками и кусочками драгоценного белого меха, выменянного на конину у северных племен. Поверх нагрудников легли тяжелые ожерелья и бусы – подарки мужей и возлюбленных.
Что только не нанизывали на кожаный шнурок мужчины, приготовляя брачные украшения к первому месяцу осени – брачному месяцу! Здесь были и блестящие панцири зеленых и синих жуков, и перья неуловимой пестрой совы и разноцветные камешки, сверлить которые - долгая и кропотливая работа. Клыки диких зверей глухо позвякивали о человеческие зубы – трофеи, взятые на охоте и войне. По длине и богатству украшения женщина могла судить, надежным ли защитником и добытчиком является даритель.
Сегодня были сняты пузыри с Веселым Соком, полгода провисевшие под потолком в большой общей землянке. Жидкость загадочно булькала и бормотала, когда их передавали в заботливо подставленные руки старшей в роду женщины. Та наполняла мутноватым вином глиняные сосуды и шептала над темной струей соответствующие празднику заклинания, раздувая ноздри от бьющего в нос резкого сладковатого запаха. «Ох, и крепкое получилось пойло, не подрались бы Альвары!» - подумала старуха, и не по возрасту лукаво хихикнула.

Матери совали разомлевших младенцев детям постарше или поручали заботе «нечистых» женщин, запертых в своих землянках волей луны. Девочки, еще не прошедшие обряда благословления на брак и материнство, с завистью и восхищением смотрели на подруг, подводивших глаза и брови углем, помогали им расчесать спутанные волосы, неделями не знающие гребня.
Юника с подругами Ильбой Худой и Уной Горшечницей еще находились в своей землянке, когда у входа раздались быстрые шаги, вздернулся кожаный полог, и показалась голова Юмаса:
- Эй, ягодки!
- И-и-и, шакал! Подглядывать! – завопили Ильба и Уна, поворачиваясь к Юмасу голыми спинами. Юника осталась стоять, как стояла – у глиняной печи, вынимая мясные колобки из исходящего паром котла и перекладывая их на огромное плоское блюдо, которое подруги понесут на праздник. Она была полностью одета.
Поглядев в ее холодные глаза, Юмас вспомнил, зачем пришел.
- Юника, Тарс велел, чтоб ты пришла.
- А на что ему?
- Сказал, и все! – смуглое лицо Юмаса уже исчезло за пологом.
Девушки обратили заинтересованные лица в сторону Юники:
- Жениться на тебе хочет! – и захохотали, хлопая себя по ляжкам.
Отсмеявшись, Юника задумалась. С тех пор, как ее отдали в это племя, вождь нечасто жаловал ее своим вниманием.

В родном становище не слишком хорошо обошлись с Юникой. Четыре года назад, когда ей было двенадцать весен, племя Ульмаров Рысей нешуточно повздорило с Альварами Лошадьми, и чтобы сохранить ставшее хрупким благополучие, Ульмары отдали им заложника, как гарантию мира. Заложником, вернее, заложницей, оказалась зареванная кучерявая девочка, наотрез отказывающаяся называть страшноватого рыжего Тарса вторым отцом, и упорно жмущаяся к своему родному, предавшему. Юника была младшей дочерью вождя Рысей.
Для Ильбы и Уны, сестер, с которыми она делила кров, племя Ульмаров тоже когда-то было родным, но несколько лет назад, на брачном пиру между двумя племенами, молодой красавец Альвар предложил неслыханный выкуп – бивни мамонта их отцу и взял в жены обеих. Сестры были счастливы, теперь их ничто не разлучит! И они не разлучались, даже похоронив мужа, оставившего после себя только просторную землянку, да сынишку, что родила Уна.
В этой-то землянке, среди соплеменниц, и обрела свой новый дом незадачливая заложница. Так и жили они вчетвером: она, сестры и непоседливый малыш – головная боль двух своих матерей.
А в прошлом году, в разгар лета, небывало знойного и комариного, пришла в их землянку страшная весть: поднялась из Дальнего Болота неведомая зараза и накрыла лесное стойбище Ульмаров Рысей, за несколько дней пожрав многочисленное племя и отправив их души в путешествие на западный склон Белой Горы...

Целых полгода, непередаваемо долгих для Юники, не хоронили соседи мертвых Рысей, не приближались к покосившейся ограде их стойбища - боялись болотной чумы. Много раз порывалась Юника бежать в лес, за болото, к мертвой матери, братьям и сестрам, но каждый раз какой либо молодой Альвар, что из самых быстрых, настигал ее и возвращал, не обращая внимания на злые удары маленьких крепких кулаков.
И лишь по первому снегу, подгоняя оглядывающегося Мироха колдуна, нацепив звериные маски, чтоб духи болезни не узнали людей, потрясая деревянной головой Коня-Прародителя и черепами лошадей, двинулись Альвары хоронить мертвое племя, непозволительно долго пролежавшее под равнодушным небом без погребения. Пришли ближние и дальние соседи: Медведи и некоторые из Тех-Кто-За-Лесом; молча помогали рыть заиндевелую черную землю кайлами и лопатками из лосиных рогов, молча сносили к неглубоким могилам утварь и оружие покойников, пищу для них – запоздалые погребальные дары. И дух болезни не слышал голосов живых, не видел их лиц, и поэтому не трогал пришельцев. А может быть, он давно ушел отсюда обратно на болото, насытившись людскими жизнями. Страшные, безумные это были дни. Ни волки, ни какие другие лесные звери, бывшие не прочь поживиться плотью человека, не тронули мертвецов, отмеченных страшной меткой – запахом дурной, нечистой смерти. И останки Ульмаров лежали так, как настигла их эта смерть: группами, семьями, в одиночестве, неузнаваемые, наводящие на живых слепой животный ужас.
С той поры сердце Юники окаменело. Ей казалось, что могильная грязь, не желающая вычищаться из-под обломанных ногтей, словно и к душе ее прилипла. Ильба Худая в ту пору имела нового возлюбленного, польстившегося на ее болезненную худобу и бледность, и находила утешение, рыдая на его груди. Уну Горшечницу спасал от тоски по бывшим соплеменникам шумный и веселый сынишка. И потом, у нее не было времени горевать: овладев в совершенстве ремеслом, давшим ей прозвище, она обеспечила себе не только безбедную жизнь, но и непочатый край работы.
Одна Юника в ту пору не находила себе ни места, ни дела, ни компании. Часто она просто сидела на поваленном дереве у ручья, втыкая копье в заиндевелые кочки. Ее можно было увидеть далеко за пределами стойбища, бесцельно бродящей по заснеженному лесу. В ту пору и появилась у нее привычка оглядываться на Белую Гору, как оглядывается ребенок на мать, наблюдающую за ним. Юника никому этого не говорила, но ей казалось, что не только она смотрит на Белую Гору, но и гора смотрит на нее. Меари, однажды отправившись вслед за Юникой, читал следы, оставленные в снегу ее лыжами, и не мог понять, почему она подолгу стоит без движения на открытых местах, словно именно там ее вдруг охватывали глубокие раздумья и лыжи ее глубоко продавливали снег.

Она была не против неназойливого присутствия Меари, и даже понемногу начала привязываться к веселому и искреннему юноше, но чувства ее были такими блеклыми, что ей казалось: она больше никогда ничего не почувствует. Женское мнение стойбища не одобряло Юнику: как можно отказываться от своего бабьего счастья, если оно само плывет в руки, как чудо-рыба из старой сказки. И со временем Юника совсем замкнулась в себе. Она не любила подолгу оставаться в шумном кругу Альварок, ведь после обсуждения болезней, родственных связей, детей и украшений неизбежно заводились разговоры о мужчинах, и Юнике приходилось держать ухо востро: рано или поздно кто-нибудь из женщин постарше спросит, уж не лесной ли зверь приглянулся Юнике, что она так часто сбегает в лес от Меари Эме. А кто-нибудь из девчонок помоложе обязательно добавит, что Юника, наверное, сама – лесной зверь, раз не хочет ответить на ласку мужчины. Их беззлобные подначки раздражали Юнику. Она хватала первую попавшуюся палку или лошадиную кость, замахивалась на женщин, разбегавшихся с визгом и хохотом, и снова уходила вон из стойбища, яростно сверкая глазами на каждого, кого встречала на своем пути. Ее соплеменницы не понимали, что за вспышками ярости кроется невыносимое девичье смущение, признаться в котором Юника не могла даже Уне и Ильбе.
А некоторые завидовали Юнике: она вела вольную жизнь, подобно мужчинам и никто ей был не указ, кроме вождя. Какая еще женщина в стойбище могла охотиться в лесу, не накликав на себя гнев сородичей? Женщине альварского племени не место в чаще с охотниками! Даже жена вождя – дебелая и сильная баба никогда не была на зверином промысле, только на рыбном, и то - по голодной весенней нужде. Но Юника не была Лошадью, она была Рысью, а женщины ее племени испокон веков охотились вместе с мужчинами. Если она была с Альварками в стойбище, занятая извечной девичьей работой: скоблением шкур, шитьем и починкой одежды, изготовлением глиняной утвари, охотники могли и не вспоминать о ней. Если она появлялась в лесу с копьем, они никогда не гнали ее, даже перед большой и важной охотой. Альвары считали, что каждый человек должен жить по законам своего рода, будь то женщина или мужчина, Альвар или Ульмар. Так и жила Юника, словно застряв между двумя племенами, на земле одного, но по законам другого.

Почти все тушеные колобки, что приготовили подруги, съела старая Ома Черепаха, давно потерявшая большую часть своих зубов. Ей пришлось по нутру нежное, мелко нарезанное мясо дутхая, смешанное с яйцами хохлатки, в поисках которых Ильба все ноги ободрала о камыши и коряги вдоль Безымянного Ручья. Теперь Ильба, Уна и Юника сидели рядом со словоохотливой старухой и натянуто ей улыбались. Они хотели угостить мужчин, но ведь нехорошо обижать мать вождя, хоть она и прожорлива, как птенец кукушки.

Племя расположилось на утоптанной площадке около большой общей землянки. Здесь были и гости – трое бородатых мужчин из Тех-Кто-За-Лесом. Приглядевшись, Юника увидела знак рода на их плечах – изображение рыбы, заключенное в круг. «А, Лососи...» – пренебрежительно подумала Юника и отвернулась. Чего интересного можно ждать от людей, поклоняющихся глупой рыбе?
Палили высокий костер, жарили на камнях оленину и старались не вспоминать о многочисленных тушах диких лошадей, всегда бывшими самыми желанными гостями на весеннем празднике. Вождь Тарс, отяжелевший после еды, лениво отмахивался от молодых охотников, подходившими к нему шумными группами просить похода к реке Наяле – гнать неведомого духа.
- Пошли прочь, оводы! Я сам решу, что делать. Тарса, кинь в них кость! Нашлись тут, учат тюленя нырять.
Тарса, его супруга, такая же рыжекудрая как он сам, и почти такая же рослая, с нежностью посмотрела на него и осталась сидеть, где сидела. Не подобает жене вождя и матери пяти дочерей бросаться костями в соплеменников. В отличие от юношей, эта женщина, прекрасно читавшая по лицу Тарса, уже поняла: вождь обдумывает важную мысль, и, скорее всего, скоро ее озвучит, а ватаги не в меру деятельных охотников ему мешают.
Молодые, резкие на слово Альвары, в свою очередь, думали: «стар уже Тарс, боится», но вслух все-таки не говорили. Стар он или не стар, а дротиком, не вставая с места, попадет в глаз любому. А если встанет и возьмется за копье...
Юника, соскучившись со старухой и подругами и их извечной болтовней, принялась помогать разливать по чашам Веселый Сок. Дело это требующее сноровки, пенистая ароматная струя так и норовит выплеснуться за края больших плоских раковин, бывших у Альваров самой красивой праздничной посудой. Тридцать великолепных каменных топоров отдали Альвары Тем-Кто-За-Лесом за эти розоватые морские раковины, прежде невиданные в здешних краях, да еще неисчислимое множество отщепов кремня – на наконечники стрел, и не считали, что заплатили дорого. Сами Альвары считали лук со стрелами оружием труса, что шлет смерть по воздуху и подходит к врагу, когда тот уже мертв. Они отдавали предпочтение копьям. Впрочем, им хватало ума не ссориться с соседями, умеющими пользоваться луком, копьеметалкой и прочими «хитростями».
Юника невольно искала глазами Меари. Но вот прекрасные чаши с вином были преподнесены сначала вождю и колдуну, затем старшим охотникам и мудрым старухам. Все остальные получили по небольшой глиняной чаше. Многие уже выпили свое вино и плясали у огня, подчиняясь зову Веселого Сока, кто-то настолько отяжелел от еды, что просто взмахивал руками в такт танцующим, не в силах подняться. Только Меари все не было, и Юника безотчетно загрустила.
А за Юникой, в свою очередь, пристально и враждебно следила пара черных глаз. Так пестрая рогатая змея, невидимая среди трепещущих листьев могра, наблюдает за быстрой белочкой, скачущей туда-сюда по ветке.
- Куда ты там уставилась, Мирэх, доченька? - окликнул колдун неподвижную фигуру, замершую у входа в общую землянку. Потом колдун заметил, что его дочь неотрывно следит за Юникой Рысишкой. – Черного своего все высматриваешь? Ходит как теленок за глупой девкой, а ты за ним! Тебе-то чего? – потом он добавил примирительным тоном, - иди, сядь со мной.
Та, кого он назвал Мирэх, подчинилась и, отлепившись от глиняной стены, грациозно села на конские шкуры рядом с отцом. Это была очень красивая девушка, с кожей белее луны, полнотелая и при этом гибкая как куница, не чета вечно растрепанным, нескладным и загорелым Альваркам. Всякое движение ее было красиво полновесной, даже избыточной красотой. Ее имя значило «медведица», но в ней ничего не было от лесной покровительницы. Это было родовое имя в их родном с отцом племени, племени Медведей.
Мужчины дрались за право подарить ей ожерелье, и бросали друг на друга волчьи взгляды из-за нее. Без надежды назваться мужем, а просто за благосклонную улыбку – обжигающий глоток забродившего дикого меда. Этих ожерелий и бус Мирэх не носила, зачем они ей, и без того первой красавице в стойбище?
- Чего ворчишь, отец? Спину крутит? Ну, давай, разомну тебе, все ж поласковее будешь. – Девушка положила мягкие ладони на сутулые плечи Мироха. – Иди, веселись вместе со всеми. Зачем сидишь тут в темноте? И мне с тобой сидеть, что ли? - она говорила капризно и заискивающе.
- А нечего тебе якшаться с Альварами. Ты никак забыла о брачном уговоре, так я тебе напомню: осенью пойдешь к вождю Медведю второй женой. Так что не крути хвостом! Узнаю, что ходила в лес с Черным, задушу тебя твоими же волосами. Прокляну!
Руки, поглаживающие плечи и спину колдуна, резко вспорхнули как испуганные бабочки, кулаки сжались над его головой и медленно опустились. « А и пойду» - подумала она и снова отыскала глазами Юнику.
- А я не хочу ни второй, ни пятой. Первой хочу быть. Любимой.
С этими словами девушка поднялась и направилась к жарко пылающему костру, на ходу распрямляя округлые плечи и веселея лицом.
- Да не нужна ты ему, дочка. – Забормотал колдун, когда Мирэх уже не могла его слышать. – У Медведей этой зимой ты хоть с голоду не умрешь. У Альваров-то, поди, запасов не будет, ни конины, ни жира, ни сала, ничего не будет. А все туда же, побежала пить да плясать. А ведь дочь большого колдуна! - в том, что он «большой колдун», Мирох Медведь ни на секунду не сомневался. – Эх, чтоб провалился твой Меари...
Ночь текла, огибая пламя костра. На ярко освещенной площадке, в кругу людей, разгоряченных пляской и вином, нацепив череп и вытертую конскую шкуру, «поднимался на дыбы» и дико вращал глазами вождь Тарс. Сейчас это был не человек, а Конь-Прародитель, Крылатый, податель пищи и всяческих благ. На него «охотилась» Тарса. Она издавала звонкий боевой клич, на который весело отзывались мужчины, и не без злорадства тыкала в мужа тупым копьем. Она была «чужой», «пришлой» охотницей и хотела погубить Коня-Прародителя, а другие женщины - «свои», не давали ей совершить злодеяние.
Юника сидела поодаль на плетеной подстилке, так забавно комментируя происходящее, что развалившиеся рядом Юм с Юмасом смеялись через слово. А когда они задирали к звездному небу хохочущие одинаковые лица, она опускала голову к чаше, что держала на коленях и ловила свое отражение - оранжевое в свете костра лицо, блестящие глаза. Чаша наполовину опустела, и девушка смутно ощущала, что мысли у нее уже становятся какими-то бессвязными.
- Давай схожу, принесу тебе еще, волчья ягодка моя. – Захмелевший Юмас попытался встать, но Юника опередила его.
- Сама пойду.
Ей захотелось избавиться от братьев, от их смеха у нее уже заложило уши. Может быть, поэтому она не услышала шагов сзади и не успела уклониться от сделанного как бы невзначай толчка в спину. Юнику качнуло и напиток пролился на нарядный нагрудник. Пышные волосы, перекинутые вперед, впитали Веселый Сок и потемнели. Юника обернулась к Мирэх, тут же придавшей своему лицу огорченное выражение.
-Ты действительно медведица, Мирэх!
- Ты сама кидаешься под ноги, как глупая дрофа.
Брови Юники сдвинулись к переносице. Вечно Мирэх задирает ее! Нрав у Юники был вспыльчивый, как у многих Рысей, гнев ее быстро вспыхивал и долго бурлил.
- Ты нарочно это сделала!
В бесконечных стычках между двумя девушками обычно побеждала Мирэх, более хладнокровная, чем ее соперница, к тому же Мирэх была намного привлекательней Юники, и это всегда придавало ей уверенности. Обе девушки втайне завидовали друг другу: Юника хотела иметь такие же прямые, гладкие волосы и округлые бедра, а Мирэх хотела быть любимой Меари.
- Не дерзи мне, дура! Я дочь колдуна!
- А я дочь вождя!
- Какого вождя? Какого племени, сгинувшего? Племени-то нет, значит, и ты – никто.

Но вот чьи-то смуглые руки мягко отодвинули в сторонку Мирэх, на которую оскорбленная Юника уже готова была наброситься с кулаками, и высокая фигура Меари выросла между ними.
От него пряно пахло лесом: сырой весенней землей, соком трав, прошлогодними листьями. Еще был запах охоты, явственно различимый обонянием привычного к ней человека: звериная кровь, пот, еще не остывший на разгоряченном теле. Молодой охотник никак не украсил себя к празднику. Украшением ему сейчас служила тушка какого-то животного, перекинутого на спину. В волосах Меари было полно всякого лесного мусора – репьев, листьев, сухих веточек. Его плащ из светлого волчьего меха был в грязи, а на предплечье красовались свежие глубокие царапины, такие, какие могла бы оставить рысь, промахнувшись в прыжке.
- Я рад, что моя чаша с Веселым Соком наполнена до краев, - сказал Меари Юнике, и, притянув ее за плечи, приник губами к мокрому меху нагрудника, вобрав в себя глоток вина вместе с запахом юникиных волос. – Ты мое вино.
Если бы не присутствие Мирэх, Юника вырвалась бы и убежала в свою землянку, да не показывалась бы на глаза Меари аж до следующей луны. Но Мирэх смотрела на них, и поэтому Юника обняла Меари за плечи так, как обнимают только самых близких друзей, и улыбнулась ему жаркой незнакомой улыбкой, не отводя взгляда от его изумленного лица.
Впервые в жизни Меари узнал, что радость может упасть ему на грудь тяжелым лесным зверем, атакующим без промаха, и так сжать сердце в когтистой лапе, что не вздохнешь. В широко раскрытых глазах Меари странно смешивались тоска и вожделение.
Мирэх, ничем не выдавая своего огорчения (а от досады она была готова съесть собственную печень), звонко окликнула его:
-Меари Эме! Ты бродил по лесу, пока мы плясали и пили, и я вижу, вернулся с добычей!
Меари неохотно отступил от Юники и сбросил ношу на землю.
- Этот поросенок так заставил меня побегать, Мирэх, что я сам едва не стал добычей лесного духа – поскользнулся на коряге, думал, костей не соберу. - Он рассмеялся.
Обе девушки подумали, что поросенок вряд ли бы оставил такие отметины на мужской руке, но ничего не сказали: быть может, в его руках была добыча познатнее, да не смог удержать, вот и не хвастается.
А охотник быстро собрал в кулак ворох волос, перевязал их шнурком, и, не оглядываясь на Мирэх, зашагал к костру, увлекая за собой притихшую Юнику.
Полосатую шкуру поросенка уже сдирали подбежавшие девочки. Кровь на их узких костяных ножах казалась совсем черной. Глядя на их смуглые ручки, мелькавшие над тушкой, Мирэх сказала сама себе: «ничего, когда я буду петь весенний гимн, ты забудешь о своей конопатой.»

Дошла очередь и до песен. Когда мужчины, в тридцать с лишним глоток, нестройно проорали охотничий гимн, постукивая древками копий о землю, и ударяя себя в грудь, все чаще стали раздаваться возгласы: «Пусть Мирэх поет!», «Спой, Мирэх!».
Дочь колдуна вышла в середину круга и села спиной к огню, отчего красные блики заплясали в ее волосах. Она уже переоделась в другую одежду, более подходящую торжественному моменту: накидка из тончайших полосок кожи, хитро переплетенных между собой, наброшенная на голое тело, и кожаная повязка, украшенная по поясу крашенными лисьими хвостами, плотно обхватившая бедра. Среди мужчин пронесся шепот восхищения. Из орды женщин, одетых более скромно, отчетливо раздался раздраженный голос Тарсы, мол, только первая жена или дочь вождя может носить такую накидку, но вождь что-то гневно буркнул ей, и Тарса замолчала.
Тем временем, Мирэх обвела племя спокойными глазами и запела:

Под синими звездами,
Весенними звездами,
Плясали кони,
Крылатые кони –
Мужья и жены.
Но не могли обнять,
Обнять друг друга
Гранитными ногами,
Кремневыми копытами.
И летели перья,
Перья из крыльев,
Как копья и дротики –
По ветру.

Это была излюбленная песня женщин племени. Но голос Мирэх, грудной и глубокий, звучал не для них. Словно речные голыши звучно перекатывались под звенящей струей – вот как она пела. Пристальный взгляд, не затуманенный вином, полный осознания собственной женской силы, остановился на лице Меари. Девушка раскачивалась в такт песне, плавно приподнимая руки, отчего ее груди колыхались под накидкой в своем отдельном ритме, словно невиданные плоды в корзине из тонких прутьев. Кровь бросилась Меари в лицо и не ему одному. Юника, прочитавшая восхищение на его лице, ощутила первый укол ревности и, по привычке сочла это достойным поводом разозлиться.

И сказали кони:
Давайте сбросим
Тяжелые крылья,
И упали крылья,
И стали соснами,
Дремучим лесом.
И сказали кони:
Давайте сбросим
Косматые гривы.
И упали гривы,
И стали колосьями,
Да вереском.
И сказали кони:
Давайте сбросим
Гранитные ноги,
Кремневые копыта.
И пропали копыта,
И стали ноги
Нежные и слабые.
И сказали кони:
Давайте сбросим
Тяжелую шкуру.
И пропала шкура,
И стали люди.

«Очень красивая. - Думал Меари, - яркая, как кленовые листья осенью. И такая же холодная, как эти листья». Все было прекрасно в Мирэх, и лишь одно, по его мнению, в ней было не так – она не была Юникой. Почему-то эта простая мысль удивила молодого человека, даже рот немного приоткрылся. А Мирэх продолжала петь, истолковав выражение его лица по-своему.

И назвались люди
Альварами,
Мужьями и женами.
И плясали друг с другом,
И говорили друг другу:
Теперь мы не можем
Лететь высоко
По небу,
Теперь мы не можем
Высекать искры
Копытами.
Теперь в наших гривах
Не путаются звезды
С месяцем.
Теперь мы не можем
Бежать, не касаясь травы.
Но мы можем
Любить друг друга.

- Любить друг друга... – еще повторяли Альвары, когда Юника покинула их круг и направилась вон из стойбища, в сторону поросшего короткой травой Лысого холма. Голова ее была пуста, как горшок с салом в первый месяц весны. Ей хотелось побыть в одиночестве, и она ничего не сказала ни Уне, ни Ильбе, да те и не заметили ее исчезновения.
Когда она проходила мимо землянки колдуна, ее окликнул хриплый голос Мироха. Она подошла к колдуну, с недоумением осознавая, что ее походка далеко не так тверда, как хотелось бы. Вождь Тарс стоял рядом с колдуном. Его косматые рыжие волосы, казалось, испускали свой собственный неяркий свет в темноте. Он положил тяжелую руку на плечо Юники и сказал, обдав ее несвежим запахом вина:
- Завтра, когда солнце встанет над тем высоким тополем, придешь в мужскую хижину, на совет.
- Я? Хорошо. А зачем?
- Там и узнаешь. Ступай.
И он проводил Юнику равнодушным взглядом.

Лунный свет заливал макушку Лысого Холма, и Юнике, с ее острым зрением ночь была, что день. Она с наслаждением легла прямо на землю, вдыхая ароматы живой земли и воздуха, и они были такими, какими бывают только ночью и только весной.
«Здравствуй, сестрица» - мысленно поздоровалась с Луной. Внизу, не так далеко, тоскливо завыл волк, что заставило Юнику встрепенуться. Нет, она не боялась хищных зверей, в лесу в эти теплые дни много мелкой дичи, и без особой нужды волк не нападет. Она подумала, что ночью в чаще могут бродить лесные духи, которые, как известно, днем спят в темноте и сырости под корягами, в дуплах деревьев, в старых брошенных волчьих логовах. А после заката они выходят бродить по лесу, принимают облик ночного зверя или птицы и пугают случайного путника. А, бывает, витают бесплотные, залезают в души людей, вселяя в них тоску и извечный страх перед темной громадой ночного леса. Вой раздался снова, на этот раз ближе. Юнике первый раз захотелось, чтоб рядом был Меари, и от этой мысли сразу стало как-то тоскливо.
Зрелые косматые звезды висели низко-низко, и порыв ветра мог бы сорвать их с неба и унести в свое логово да спрятать их там, как чужое сокровище, но в эту ночь все были пьяны и ветер был пьян и лежал где-то в горах, как разленившийся барс.
Нужно возвращаться в стойбище. Юника приподнялась на локте, чтоб на всякий случай оглядеть пространство вокруг холма и в этот момент увидела Меари. Она испуганно вскрикнула, ей показалось – это и есть лесной дух.
- Спускайся, Юника! – крикнул Меари, стоя у подножия холма. – Пойдем назад.
- Нет.
- Тогда я иду к тебе.
- Как хочешь.
Он обошел холм и взобрался с пологой стороны. Юника похлопала ладонью землю рядом с собой, предлагая ему сесть. Трава была уже немного влажная, выпала роса. Юника не любила сырость. Она обхватила голые ноги руками, пушистые волосы были ей плащом. Меари повезло больше – он был в кожаных штанах. Некоторое время они молчали. Юнике казалось, что молчание ложится слой за слоем, разделяемое тонким скрежетом сверчков, но не создавало неловкости, а напротив, было уютным. В груди набухали тягучие песни, древние, как небеса.
Потом Меари сказал:
- Мой дед говорил, что звезды – это костры небесных людей. Он любил небо. В племени его называли – Эрм-Считающий-Звезды. Он все о них знал!
- Я тоже знаю звезды! – Юника посмотрела на небо, и оно показалось ей прекрасным и непостижимым, как никогда.
- И какие они?
- Это дырочки от дротиков, которые оставили в небе люди-великаны, что жили очень давно. Перед нами.
-Ты сама это придумала?! – Меари засмеялся, и они оба вздрогнули, словно тихая ночь обидится на этот неуместный звук.
- А что тут думать, я всегда это знала. – Добавила Юника шепотом. – Солнце днем идет перед небом и звезд не видно, а потом заходит за щит неба и идет с другой стороны и его свет просвечивает через дырочки, поэтому их видно ночью.
Из груди Меари вырвалось что-то вроде громкого вздоха, он зажал рот ладонью, чтоб снова не рассмеяться. Потом улыбнулся, и его улыбка была как вторая, недостающая часть Луны.
- Мое имя значит «первая звездочка», - сказала Юника.
- Славное имя!
- А что значит твое?
- Не знаю... Мое имя такое старое, похоже, не осталось человека, кто бы помнил, что оно значит.
Снова стало тихо, даже сверчок умолк, словно к чему-то прислушиваясь. Неожиданно Юника вспомнила, что пора бы и застесняться. Она отвернулась, втайне радуясь, что если покраснеет, то в темноте Меари этого не заметит.
А Меари сказал:
- Мика-Юника...
Она в изумлении уставилась на него, словно увидела впервые. «Мика» - так Рыси называли самых любимых. Так мать ее называла. Она вспомнила о своем мертвом племени и на нее накатила такая острая тоска, что даже во рту стало горько. Как он посмел назвать ее так? Зубы сжались так, что скулы побелели. Меари не понял причину ее молчания и придвинулся к ней, чтоб быть встреченным взглядом, полным бешенства.
-Ты чего? - Он коснулся ее плеча, и она отпрянула, резко встав на ноги. И прошипела:
- Катись к своей Мирэх.
- Какая же ты странная, о, небо! Пчелка дикая... Горячие угли попали мне в грудь, не дают спать. Горячо мне, Юника! – Меари схватил ее руку и приложил ладонью к груди, туда, где билось сердце, тяжело и глухо как у больного. – Голос твой слышу в лесу, зовет меня каждую ночь. Зачем ты зовешь меня? Нет мне покоя!
- Я не звала тебя, - ответила Юника шепотом, словно признание Меари отняло у нее голос. – Русалки тебя зовут, морочат голову.
- Дура!
Он хотел схватить Юнику и силой прижать к себе, но она высвободилась из его рук, с ловкостью речной выдры, выскальзывающей из рук зверолова и исчезающей в воде.
Она направилась к стойбищу, вся дрожа от его слов. Ее лихорадило, мысли путались, но походка ее была тверда. Юника чувствовала, что Меари смотрит ей вслед и больше всего на свете ей хотелось, чтоб он не догадался, в каком она смятении. Меари слишком хорош для нее, только почему-то сейчас этого не понимает. Но однажды поймет, и что тогда делать ей, Юнике? Вот Мирэх – другое дело...

Когда светлый силуэт неслышно растворился в синеющем предрассветном воздухе, Меари лег обратно на нагретую их телами землю и застонал, вцепившись в волосы на висках.
«Пусть уходит. Крылатый ее пойми» - подумал он с раздражением и досадой и прибавил к своим мыслям ядовитое ругательство. Ему казалось, что нет среди Альваров и всех соседних племен девушки столь чудесной, как его Юника, но и среди всех людских племен, живущих на свете, нет девушки столь глупой.
Внизу, во тьме ночного леса, за каждым деревом и кустом таились, подстерегая добычу, ночные хищники, и до Меари доносились время от времени жалобные крики их жертв, спасающихся от преследователей где-то в зарослях или гибнувших в когтях своих безжалостных врагов. Скрипела и ухала невидимая ночная птица, и, казалось, кто-то ходит по темному лесу, раздвигая ветви дубов. Меари прислушивался к дыханию ночи. Он попытался уснуть, но сон, обычно сваливающий его, как только молодое тело вытянется на земле или шкуре, не шел к нему. И Меари сам не заметил, как вновь стал думать о Юнике с нежностью. Может быть, потому что хмель еще не выветрился из его головы, а может, потому что у него было то, чего отродясь не водилось у молодых мужчин стойбища – терпение, рожденное любовью. «Дырочки от дротиков... это надо же!»

**Большая Медведица и Малая Медведица.

@темы: Рассказ.