картафил-2

[tvarenia]

— Я хочу сказать, что сейчас придет Лизавета и принесет пудинг. Вы любите пудинг? — нарочито громко спросил Поморцев.
— Неужели яблочный? — вяло оживился Картафил.
— Ореховый. На кленовой патоке. Яблонь мы здесь не нашли, да и с мукой не густо.
— Я все равно слышала, — сказала Лиз, открывая дверь. — Я стояла под дверью и слушала. Пудинг давно готов. Питер, убери объедки. Вы не стесняйтесь меня, продолжайте. Я привыкла.
Поморцев крякнул, глянул на Картафила, поднялся и сгрёб кости со стола в большую глиняную миску. Лиз придержала открытую дверь, выпуская его в сени.
— Через день мы с Питером уходим отсюда, — сообщила она Картафилу. — Вы успеете умереть до следующего утра?
— Лизавета! — Поморцев обернулся и укоризненно посмотрел на нее.
— Я что-то не то сказала? — с невиннейшим видом осведомилась Лиз.
— По-моему, да. Извините её, Картафил.
Картафил сидел спиной к догорающему камину и, улыбаясь, переводил взгляд с Поморцева на Лиз и обратно.
— За что? — изумилась Лиз. — Вы только что обсуждали, чем украсить его могилу — почему же я не могу спросить, когда он умрет? Уж не полагаешь ли ты, что это не моего ума дело?
— Я полагаю, что подслушивать нехорошо.
— Я просто не хотела вам мешать, господа заговорщики. Да и был ли заговор, и против кого?
— Был. Против пудинга. Где он?
— В духовке, Питер. Духовка открыта — но он еще горячий. Поднос на столе. И чайник захвати.
Поморцев молча захлопнул дверь. Спустя секунду донесся хлопок еще одной — кухонной.
— Не сердитесь на него, Лиз, — осторожно проговорил Картафил. — Он вас очень любит, поверьте.
— Я это знаю, — сказала Лиз.
Не глядя на гостя, она прошла к столу и села, подложив под себя ладошки, на скамью, на то место, где только что сидел Поморцев.
— И я не сержусь, — сказала она. — Ни на него, ни на вас. Я просто устала.
— Неправда, — сказал Картафил. — Это я вас расстроил своими жалобами.
— Да, — сказала Лиз, не глядя на него. — Своим рассказом вы убили мою надежду. Я надеялась, что все это... что мы еще вернемся. Пусть это был бы другой Сиэтл, но все же Сиэтл. И, может быть, Россия не воевала бы с нами — тогда мы с Питером смогли бы поехать в Северо-Троцк. И пусть это был бы не Северо-Троцк, а Северо-Сталинск или Северо-Зиновьевск, или сохранил бы свое прежнее имя — Архангельск. Все равно это была бы родина Питера, где живут невероятно сильные мужики-поморы и громкоголосые грудастые бабы с толстыми косами через плечо. А Питер был бы среди них единственным американцем и владельцем рыбачьей шхуны. Он хвастался бы своим богатым промыслом к западу от островов Александра в заливе Аляска, где не было бы никаких русских бомбардировщиков. А мужики-поморы делали бы вид, что нисколько не завидуют, расспрашивали об оснастке и давали советы... Я думала, что мы здесь не навсегда, что мы когда-нибудь куда-нибудь вернемся. Я не знала, что для этого надо заслужить проклятие Бога. Или Сына Божьего.
— Он не был Богом, — резко сказал Картафил. — И сыном Бога он тоже не был. Он был даже не самозванец, этот висельник из Назарета. Он сам называл себя сыном человеческим — и был прав!
— Не богохульствуйте, Картафил... — устало сказала Лиз. — Уважайте мои религиозные чувства, если не имеете своих.
— Это не богохульство. Я повторил Его же слова — вы можете прочесть их в Евангелии.
— Нет, не могу. Здесь нет ни одной книги. Даже в тюрьмах должны быть книги, хотя бы Библия... Но эту тюрьму создавали атеисты для атеистов. Безграмотные атеисты для безграмотных атеистов.
— О какой тюрьме речь? — спросил Поморцев. Нагруженный чайником и большим подносом с пудингом, он осторожно протискивался в дверь, придерживая ее ногой. Картафил подбежал к нему и принял поднос, а Лиз расчистила место на столе.
— Ваша хозяйка считает свой дом тюрьмой, Петр, — сообщил Картафил. — А вот я вам с ней...
— Не дом, — перебила Лиз. — Всю планету... Налей мне чаю, Питер. Я хочу спать. Да и тебе пора бы.
— Не сиживала ты в тюрьмах, Лизавета, — сказал Поморцев, разливая чай. — Построенных атеистами... Тебе какой кусочек?
— Никакого. Он мне уже опротивел. — Лиз подула в кружку, отхлебнула и сморщилась. — И чай этот мне тоже опротивел. Настоящего бы.
— За чем же дело стало? — Поморцев положил пудинг Картафилу и себе и сел рядом с Лиз. — Поплыли в Индию! Наша тюрьма велика — вся планета!
— А вот я вам завидую, — все-таки встрял Картафил, пересаживаясь к столу.
— Нам все завидуют, — сказала Лиз. — Аж давятся от зависти. Или топятся.
Поморцев укоризненно крякнул, но Лиз не обратила на это внимания.
— Вот и я тоже завидую, — кивнул Картафил. — И хочу объяснить, почему. — Он взял нож и стал разрезать свой пудинг на маленькие кусочки. — Чем абсолютная свобода отличается от самой жестокой тюрьмы? — спросил он. — От карцера, в котором ни распрямиться, ни сесть? По главной сути — ничем. Она столь же успешно обессмысливает существование. Она быстро и неумолимо приводит вон туда... — Он ткнул ножом в сторону окна и вниз. — Там, под крестами, лежат несчастные люди, которые вдруг осознали, что они абсолютно свободны. Что у них нет ни малейшей зависимости от кого бы то ни было, и поэтому есть лишь один-единственный выбор, который хоть что-нибудь означает... — Он бросил в рот кусочек пудинга, прожевал и запил чаем. — А моя свобода простирается еще дальше, то есть, за пределы абсолюта — и я осознал это много жизней тому назад. Отсутствие выбора, или его бесцельность — не все ли равно? Висельник проклял меня и умер. А проклятье сбылось. Я обречен скитаться и ждать Его второго пришествия, зная, что Он никогда не придет. Из жизни в жизнь, из одной исторической ветви в другую. Или, как вам объяснили, а вы поверили, — из сновидения в сновидение... Но несколько минут тому назад я решил не спешить туда. — Картафил снова махнул рукой в сторону окна. — Пусть еще один Ричард еще раз обойдется без меня и моих советов. Пусть двигает свое войско на Иерусалим, берет его, отстраивает святыни и гибнет в осаде — я найду себе другого спутника в этой бессмысленной круговерти. Несколько минут тому назад я увидел семейную ссору, и мне стало завидно. Я хочу еще немножко позавидовать вам, свободным не абсолютно. У вас есть зависимость друг от друга — вот что достойно зависти... Превосходный пудинг, Лиз! И прекрасный чай. Как вы его завариваете?
— Трава, — сказала Лиз, — Сено. Брусника, смородина, кипрей, еще что-то. Спросите у Питера, это он насушил. Я просто заливаю кипятком и ставлю возле плиты... Какая же это свобода, Картафил, если мы потеряли всё? Даже нормальный чай. Чай из чая.
— Вы приобрели друг друга. Этого мало?
— Мало!
— Лизок... — Поморцев положил руку ей на колено и сжал. — Не надо...
Но Лиз накрыла его ладонь своей ладошкой и продолжила, глядя куда-то сквозь Картафила и сквозь бревенчатую стену за ним. В пространство.
— Если бы только чай, — сказала она. — Я была на четвертом месяце, когда... перед тем, как проснулась. И — ничего. Неужели это возможно только во сне? Уже два года прошло... Скажите, Картафил, ведь вы часто... просыпались. Вы видели здесь детей? Или это рай только для мужчин?
Картафил отставил кружку и помолчал, глядя на Лиз.
— Да, — сказал он наконец и отвел глаза.
— Что «да»? — спросила Лиз.
— Я видел здесь детей, — сказал Картафил, глядя в стол.
— Вы врете, — равнодушно сказала Лиз. Поморцев надавил на ее колено и молча покачал головой, пристально глядя на Картафила.
— Нет, зачем же? — Картафил пожал плечами, глядя все так же в стол. — Я видел юношей и девушек, слишком рано умерших от любви.
— А-а... — протянула Лиз, и Поморцев опять надавил на ее колено.
— Может быть, не стоит об этом? — Картафил поднял голову и просительно посмотрел на них.
— Раз уж начали... — Поморцев пожал плечом.
— Они слишком юны, чтобы опять торопиться туда, — Картафил кивнул на окно, — Они еще способны забыть и помочь в этом друг другу. Так у них появляется еще один выбор, который хоть что-нибудь означает. Они забывают. Рождаются дети. И дети детей...
— Значит, где-то в этом аду есть нормальные люди, — сказала Лиз. — Где?
— Нет, я не рискнул бы назвать их общество нормой, — возразил Картафил. — Это даже не патология. Это история вне истории и культура, отрицающая культуру... Оставайтесь лучше в своем раю.
— Мне надоел этот рай в шалаше.
— Зря: у вас крепкий, большой, изобильный шалаш.
— Он стоит в аду, — отмахнулась Лиз. — Где их искать?
— Петр! — взмолился Картафил. — Объясните же ей!
— Я не знаю, что ей объяснять, — усмехнулся Поморцев. — И стоит ли? Если ей там не понравится, мы вернемся.
— Вы туда не доберетесь. А если доберетесь, вам не позволят вернуться. Никогда.
— Мы им будем нужны? — жадно спросила Лиз.
— Разве что в качестве рабов — это в лучшем случае.
— Бедные дети...
— Вы еще скажите: «заблудшие агнцы»... Это не дети! Это чудовища! К тому же, они давно выросли — а те, кому повезло, даже состарились... Поймите: вы и они — это музей и помойка. И то, и другое исключено из хода истории, но если музей...
— ...набит мертвыми экспонатами, — перебила Лиз, — то помойка продолжает жить.
— Гнить, — возразил Картафил. — Испускать миазмы. Кишеть паразитами. А экспонаты музея чисты и приятны для глаза.
— Стерильны, — уточнила Лиз. — Вы нам расскажете, где эта помойка? Или мы будем искать ее сами?
Картафил опять умоляюще посмотрел на Поморцева, но тот, видимо, даже не слушал их. Он задумчиво поглощал предпоследний ломоть пудинга и отсутствовал взглядом.
— Далеко, — вздохнул Картафил.
Поморцев с интересом глянул на него из глубины своего отсутствия.
— Очень далеко, — повторил Картафил. Поморцев ждал.
— По ту сторону океана.
Поморцев кивнул, а Лиз сейчас же спросила:
— Которого из них?
— Любого, — ответил Картафил. — Ни один из океанов не пересечь на вашей ладье.
— А ты как думаешь, Питер?
— Точно так же, — медленно ответил Поморцев и отодвинул от себя тарелку с последним ломтем. — Но мне нечего терять, кроме тебя, — продолжил он, — Можно будет настелить палубу, поставить рубку. В трюме оборудуем кубрик... Потребуется время.
— Сколько?
— Не меньше месяца. Меч гладиатора не самый лучший инструмент.
— Через три месяца начнутся осенние штормы, — сказал Картафил. — А вы даже не успеете добраться до океана.
— Переждем на берегу. — Поморцев пожал плечами.
— Ниагара, — напомнил Картафил. — Как вы преодолеете Ниагару?
— Есть другой путь? — Поморцев повернулся к Лиз.
— Есть: по Фоксу, Иллинойсу и Миссисипи к Мексиканскому заливу, — быстро сказала Лиз. — До Фокса придется волоком несколько миль. Это на той стороне Мичигана.
— Волоком лучше по снегу, — сказал Поморцев, — Выходит, в Атлантике будем к следующему лету.
— Тогда и я с вами, — сказал Картафил. — Не возражаете?
— Вам тоже захотелось на историческую помойку? — спросил Поморцев.
— Нет. Но мне кажется, что я смогу быть вам полезным. А это еще приятнее, чем завидовать.
— Но ведь там живут чудовища? — улыбнулась Лиз. (Впервые за весь этот день в ее глазах заплясали желтые чертики).
— Я не верю, что мы до них доберемся, — серьезно ответил Картафил. — К тому же, у меня всегда есть легкий выход, а вам я дам свой лучевик.
— «Я дам вам парабеллум!» — процитировал Поморцев. — Оставьте его себе, Картафил. Я не люблю стрелять.
— Давно? — осведомилась Лиз и зевнула.
— Он не только стреляет, — возразил Картафил. — Я вам уже говорил об этом. Лучевик — универсальный режущий инструмент. Правда, у меня осталось только две батареи. Две с половиной. Но чтобы нарезать досок на палубу, хватит одной.
— Вот завтра и займемся... — Поморцев посмотрел на Лиз. — Спать охота, — сказал он. — Идемте-ка спать... Вы знаете, где ваша комната, Картафил?
— А со стола?.. — пробормотала Лиз и потерлась головой о плечо Поморцева.
— Утром. — Он обнял ее за плечи и попытался поднять.
— Тогда иди спи, — вздохнула она. — А я быстро.
— Ну уж нет! — сказал Поморцев, перенес ее через скамью, поставил на ноги и подтолкнул к двери. — Иди-ка ты спи, а я быстро.
— То-то же! — сказала Лиз и пошла.
Картафил улыбался ей вслед. Его нелепая завитая бородка была смешно раздвинута, и улыбка, если к ней привыкнуть, вовсе не казалась неприятной.