Тараканы Господни (Гимн любопытству)

[tvarenia]

Очень хочу иллюстрации.
Рассказ большой, состоящий из разностилевых глав. Здесь - первая глава, а в конце (если заинтересует) - ссылка на полный текст.

Тараканы Господни (Гимн любопытству)

Некто обустроил свой дом. В дому завелись тараканы. Они стали искать пропитание и смысл жизни.
Тараканы мутируют. Порой мутации заходят так далеко, что отдельно взятый таракан становится умнее своего хозяина. Т.е. не хозяина, конечно, а миросодержателя, а то и миросозидателя, творца обозримой Вселенной...
Но век тараканий недолог.

Глава 1

«Не делай этого!» — сказал таракан Юре Кутову, уже занёсшему над столом сложенную вчетверо «Пионерскую правду» и поджидавшему удобный момент, когда можно будет прихлопнуть наглеца, не задев ни чашку, ни тарелку, ни стеклянную, «под хрусталь», сахарницу, ни тем более рюмку с мамкиной горилкой.
Рюмка нужна была Юре для исполнения экспериментального этического этюда. Мамка вот-вот должна была вернуться с работы, калитка была видна через окно. Как только мамка её откроет, горилку надлежало выпить и сразу же наполнить рюмку снова, а если Юра сделает это заранее, то может и уснуть, не дождавшись мамки...
Наверное, этот замысел и стал причиной появления таракана. Но Юра предпочел предположить, что тараканьи слова «Не делай этого!» имеют отношение не к предстоящему эксперименту, а к занесённой над ним, тараканом, газете.
— Ага, «не убивай меня, я тебе пригожусь!» — иронически процитировал начитанный в свои 13 лет Юра Кутов.
Таракан ничего не ответил. Он просто перестал ковылять к дальнему краю стола, резко свернул из-под тарелки направо и, поникнув усами, уселся на самом виду, на открытом пространстве, где никакая посуда не могла помешать его убийце.
— Ладно,— буркнул Юра, уважавший мужество в любой твари, и отложил газету.— Ползи давай...
То, что таракан заговорил с ним, Юру Кутова ничуть не удивило: это был не первый говорящий таракан в его жизни. Самый первый выполз из трёхрублёвой бумажки, которую Юра нашёл в двадцати четырёх шагах от калитки, направляясь в булочную.
Это случилось пять лет тому назад. Несметное богатство лежало на траве, придавленное упавшим прямо на него каштаном в лопнувшей колючей кожуре. В левом кулаке Юра сжимал двугривенный: тринадцать копеек предстояло отдать за буханку серого хлеба, а остальными семью он имел право распорядиться по своему усмотрению. И он уже усматривал в своём воображении разноцветную горку слипшихся развесных леденцов, когда, нагнувшись за перезрелым каштаном, обнаружил под ним трёхрублёвку. Юра произвёл в уме молниеносный расчёт, вспотел кулаками и оглядел улицу. Улица была пуста.
Три рубля. Триста копеек. Почти в сорок три раза больше всей принадлежавшей Юре наличности. А если отказаться от леденцов, получится три рубля семь копеек. Почти десять процентов стоимости фотоаппарата «Чайка-II»...
И вот, когда он уже начал разворачивать мятую, всю в мелких капельках банкноту, в ней еле слышно заскреблось и наружу высунулся тоненький надломленный тараканий усик. «Не надо!» — услышал Юра и опять настороженно огляделся. Улица была пуста. Неподвижные в сонном безветрии лужи проблёскивали сквозь слой «вертолётиков», осыпавшихся с клёнов, и отражали душное влажное небо. Пахло вчерашним дождём, прелой соломой у калиток, увядшими вьюнками в палисадниках...
Когда он снова посмотрел на зажатую в пальцах трёхрублёвку, таракан боком-боком выбрался из неё почти весь и, скребя лапками, тужился выташить наружу второй ус.
— Чего не надо? — спросил Юра, смело подвергая сомнению общеизвестную истину о том, что тараканы не разговаривают.
«Положь на место»,— распорядился таракан, отчаянно и грозно подрагивая усами, один из которых так и остался надломленным.
— Твоя, что ли? — спросил Юра.— Ты в ней живёшь?
«Да нет...— сказал таракан.— Просто...».
— Чего просто?
«Ладно, как знаешь.— Ни в голосе, ни в движениях таракана уже не было никакой грозности, сплошное отчаяние.— Я предупредил, а ты — как знаешь...». Он опустил усы и заковылял, подволакивая левую среднюю лапу, к краю банкноты, явно намереваясь спрыгнуть в траву.
Юра положил трёхрублёвку на место и даже придавил её тем же самым каштаном — осторожно, чтобы не повредить таракана, опять заползшего внутрь. Если таракан заговорил, то уж наверное не зря. Наверное, знает что-то такое, что Юре неведомо...
Через час после Юры трёхрублёвку нашла соседка баба Устя. Она же, как выяснилось, и потеряла её вчера вечером, расплачиваясь с водовозом за три последних месяца и за месяц вперёд, потому что получила не только пенсию, но и перевод от внучки из Киева. Юра узнал об этом после школы. Баба Устя успела рассказать свою новость почти всей улице Октябрьской, начав со своей стороны, пройдя до конца и возвращаяь обратно по той стороне, где жили Кутовы. Как раз когда Юра вернулся из школы, баба Устя добралась до них и пересказывала мамке все подробности: и про каштан, и про таракана, и про то, какими «страмными» деньгами водовоз дядька Трофим выдаёт сдачу — и мелочь-то у него вся битая и гнутая, и бумажки рваные да мятые, а бабы Устина пятёрка совсем новая была, только что с почты...
В доказательство того, что это та самая трёхрублёвка, полученная на сдачу от дядьки Трофима, баба Устя показывала мамке надорванный и заклеенный папиросной бумагой краешек банкноты, которую она вчера сунула мимо кармана передника и ушла себе, а сегодня хватилась, побежала искать и нашла под каштаном — вон под тем, рядом с Мелентиевым огородом... А ещё Юра увидел на трёхрублёвке, рядом с наклеенной папиросной бумажкой, какое-то пятнышко, очень похожее на прилипшую тараканью жопку. Таракана баба Устя, наверное, раздавила и стряхнула, а жопка осталась.
Недолог тараканий век...
Таких разговорчивых тараканов, как тот, самый первый, Юра Кутов больше не встречал. Все остальные ограничивались двумя-тремя словами: «Не надо!», «Не делай этого!», «Даже не думай!»,— и тому подобное, а на уточняющие вопросы отмалчивались. Правда, один из говорящих тараканов обошёлся без уже привычной частицы отрицания и сказал: «Навешай ему по соплям!» — после чего моментально ретировался с Юркиного портфеля. Навешать по соплям Вовке-Барбосу Юрка не сумел. Более того: сам вернулся домой с огромным синяком под глазом и всё ещё зарёванный. Но всё-таки Барбос его зауважал и больше не приставал со своими вымогательствами, требуя ежедневно те 10 копеек, которые мамка выдавала на школьный завтрак...

— Ползи-ползи! — повторил Юра.— А то здесь не только газета. Я тебя и рюмкой могу... ненароком...
Но таракан продолжал сидеть на столе, на открытом пространстве между тарелкой и подоконником, и брезгливо вздрагивал усами в сторону рюмки. Значит, именно про мамкину горилку он и сказал Юре своё «Не делай этого!»...
А почему Юра должен их бояться и слушаться? Тоже мне, воспитатели нашлись! Он даже Вовки-Барбоса не испугался — и правильно сделал. Ему тогда просто стало любопытно: а что будет, если он послушается таракана? Вот и сейчас ему просто любопытно: а что будет, если он НЕ послушается? Убедится мамка в его правоте, или просто выпорет и забудет?
И вообще, при чём тут Барбос? Он же Вовка Барбисов — хам, дурак и любитель подраться, не важно на чьей стороне... Юра не любил драться, никогда не умел драться и не хотел этому учиться, но отнюдь не считал себя трусом. Он даже учителя математики не испугался, однорукого Александра Ивановича, когда тот сказал ему, что не надо пороть чушь, а надо почитать учебник стереометрии для десятого класса — если, конечно, Юра сумеет его осилить. Известно ли Юре, что такое бесконечно малая величина?
— Чушь тараканья, вот что это такое! — храбро сказал Юра, перекрывая гомон веселящегося класса.— Бесконечно малых величин не бывает!
Это убеждение он вынес как раз из учебника по стереометрии. А теперь совершенно точно знал: совсем не обязательно рисовать эти дурацкие квадраты и треугольники, чтобы доказать теорему Пифагора! Надо просто вывернуть наизнанку два конуса, которые получатся, если поставить этот треугольник гипотенузой на стол и крутануть вокруг высоты...
— Ну и как же ты их вывернешь? — спросил однорукий Александр Иванович.
«Только без рук!» — неслышно для всех, кроме Юры, предупредил таракан, сидевший на его парте, в ложбинке для ручки, но на этот раз Юра таракана не послушался.
— Я-то? Да я-то запросто выверну! — сказал он.— Одной рукой буду держать, другой выворачивать!
Класс грохнул и сразу же испуганно притих, и только Вовка-Барбос продолжал визгливо хохотать, потому что он был дурак и хам. Юра почувствовал себя точно таким же хамом, ничуть не умнее, и ему стало стыдно, а однорукий Александр Иванович побагровел, выгнал Барбисова на улицу и вкатил Юре двойку в журнал.
После уроков они вдвоём дотемна сидели в учительской и рисовали в Юриной тетради эти вывернутые наизнанку конусы. То есть Юра рисовал, а Александр Иванович хмыкал, щурился, морщился и то почёсывал левой рукой правую культю через пиджак, то принимался поправлять Юрины рисунки. В конце концов он вздохнул и сказал, что у Юры аксиоматическая путаница в голове и что ему надо поскорее изучить хотя бы основы топологии: тогда Юра поймёт, что он сам себя кусает за хвост. На прощанье Александр Иванович нарисовал змею Уроборос, которая заползла в бутылку Клейна, и предложил Юре подумать, как она могла бы выбраться наружу, не выпуская из пасти своего хвоста... Потом он проводил Юру до самого обрыва над Тикичем, откуда до Октябрьской улицы уже было рукой подать, и всю дорогу рассказывал о физико-математической школе в Обнинске, в которую он сам поступил сразу после восьмого класса, и, если бы не тот случай на стройке...
Юра моментально подсчитал: пять лет в институте, плюс три года в Юркиной школе, плюс девятый, десятый и одиннадцатый классы (тогда их было одиннадцать)... А в армии Александр Иванович, наверное, не служил... Получался 1965 год, когда Юрка ещё не встретился со своим говорящим тараканом и сам только-только начинал говорить, а Юркин папка был ещё живой и работал в милиции инструктором по самбо и стрельбе.

Чтобы попасть в физматшколу, которая теперь была не только в Обнинске, но и в Киеве, надо было сначала победить на областной олимпиаде по математике в Черкассах. Но время поездки на олимпиаду совпало с мамкиным запоем, и в прошлом году Юра поехать не смог. Мамка работала токарем в депо и пила по-чёрному с тех самых пор, как на папку пришла похоронка из Чехословакии...
Правда, запои у неё бывали не так уж и часто, но Юра научился вычислять их приближение. Как раз вчера мамка не огранилилась обычными двумя рюмками после работы, а выпила третью и уснула прямо за столом. Значит, не сегодня завтра снова запьёт, а время олимпиады неумолимо приближалось. Вот пусть и выбирает: или Юра тоже станет токарем в депо и будет пить по-чёрному, или всё-таки поедет в Черкассы на той неделе...
Он услышал, как хлопнула крышка почтового ящика, и выглянул в окно. Мамка, на ходу разворачивая газеты, быстро шла к дому по кирпичной дорожке. Таракан укоризненно вздрогнул усами, когда Юра взял рюмку. Крепко зажмурившись, он через силу выцедил её содержимое.
Горилка подействовала на удивление быстро — гораздо быстрее, чем на мамку. Крест оконного переплёта расплылся в глазах, потом снова сфокусировался, но раздвоился. Тараканов на столе тоже стало два и, немного подумав, Юра поставил рюмку между ними. Закрыл глаза, нашарил на столе бутылку, снова открыл глаза и понял, что не знает, какая из двух рюмок настоящая. Быть ему сегодня поротым, и не видать ему Киевской физматшколы, как своих ушей! Ну и не надо. Он снова зажмурился, наощупь отхлебнул прямо из горлышка (горилка пролилась на подбородок и на рубашку) и наощупь же осторожненько поставил бутылку обратно. Под ней хрустнуло.
Тараканы живут недолго и умирают глупо.

Полный текст: proza.ru/2007/01/12-84