[tvarenia]

Здравствуйте! Я не писатель, но иногда на меня находит вдохновение и я не могу не писать. Это первое что я здесь выкладываю.

Название : Тридцать серебренников.

Первая бутылка деревенской самогонки подходила к концу. Сидя на старом трухлявом сундуке, Дядя Степа искоса поглядывал на меня своим одним желтоватым глазом. При свете догоравшей свечи, воткнутой в жестяную канку, его лицо, изъеденное глубокими морщинами, выглядело плутовским. Я потянулся к бутылке с остатками самогонки.
- По последней, и дуй домой, щенок, пока сам идти можешь. А то кину тебя в сено в сарае, будешь там спать. А к утру тебя моя корова Манька приласкает.
Я мотнул головой. Мысли еще сохраняли остатки ясности, но язык заплетался.
- Дядь Степ… А чего же ты…не…пьян?
- А я - то чего? Сколько тут есть то? Сам же делал, чистая, хорошая, из своих продуктов. С мятой…
Довольно протянул старик.
- Не та дрянь, что вы, молодые, жрете. А ты еще и пить не умеешь.
Усмехнулся в свою седую бороду Дядя Степа. Он отобрал от меня бутылку и не дрогнувшей рукой, вылил остатки ее содержимого в наши рюмки. Я опрокинул мутноватую жидкость в рот. Самогонка обожгла горло. Я сморщился, скорее от удовольствия, чем от горьковатого привкуса и закусил соленой рыбой.
Табуретка жалобно скрипнула, когда я облокотился спиной о подоконник и вытянул ноги. “Да…самогонка Дяди Степы - это вещь.” - подумал я. Пьяный взгляд блуждал по маленькой комнатке, служившей кухней в деревенском домике. Я уже не первый год приезжал из города в деревню к своей бабке, живущей по соседству с Дядей Степой, только что бы к нему зайти в гости. Он никогда не отвечал на вопрос, сколько ему лет. Хотя и было видно, что ему уже за восемьдесят, но только тогда, когда он так спокойно сидит на своем сундуке и пыхтит самодельной трубкой. Было что - то в его взгляде, бесноватом и… молодом. Да, я никогда не видел ни у кого таких глаз. Правда, у Дяди Степы был только один. Где он потерял второй, он тоже не говорил. Я мало о нем знал, хотя когда я приходил к нему, мы всегда много пили, и говорил, но я все равно ничего не мог сказать о его прошлом.
Я чувствовал, что не поднимусь. Глаза продолжали бродить по бревенчатым стенам, увешанным кухонной утварью, а Дядя Степа все смотрел на меня одним хитрым глазом и улыбался, изредка выпуская изо рта облачка дыма. Над его головой была повешена старая резная полочка, на которой стояла иконка, банка соленых огурцов и лежала стопка книг. В комнате был полумрак и единственная зажженная свечка на старом облупленном столе вот вот собиралась погаснуть. Я не видел, что было на них написано. Я вообще не знал, что Дядя Степа умел читать. Вот моя бабка не умела. Пламя свечи нервно подергивалось и в один момент мне показалось, что я прочел золотистые полустертые буковки на одной из них, которые полыхнули и погасли, когда потухла свеча.
- Ты читал Библию?
Спросил Дядя Степа. Я не видел его лица в темноте, но мне казалось, что он улыбался. Я сфокусировал пьяные глаза на маленьком красном огоньке от его трубки.
- Читал.
Промямлил я.
- И как? Чью бы судьбу на себя примерил?
- Ты о чем?
Непонимающе, спросил я.
- Вот кем бы ты был, Иисусом или Иудой?
- Только не этим… сукиным сыном - Иудой.
- Значит, хочешь быть распятым на кресте.
Заключил Дядя Степа.
- Нет…
Замотал головой я.
- Не хочу. Но и пре… предателем быть не хочу.
- А если надо?
Мне показалось, что его глаз блеснул желто - красным огоньком, но возможно это была его трубка.
- Как надо? Не может быть, что надо предать. Если ты на самом деле предан человеку, ты не за что этого не сделаешь!
Хмельной туман в голове становился прозрачней. Мысли стали четче, голос тверже и язык перестал заплетаться. Глаза привыкли к темноте, и я начал отчетливо различать контуры мебели.
- А если, вот допустим, что Иисус сам попросил Иуду его предать?
- Зачем?
Я в удивленно смотрел на красный огонек трубки, подмигивающий мне.
- Ну вот, у Иисуса был план. Его должны были казнить. Это было обязательным условием, может, выдвинутым еще при его рождении. Что бы толпы людей последовали его учению, конец должен был быть его на кресте. План сработал, как видишь.
- Нет…если бы Иуда по плану Иисуса, его предал, зачем же взял тогда этих тридцать серебренников? А потом еще и повесился. Никак совесть загрызла. Самоубийство Иуды, что, тоже часть плана Иисуса?
Дядя Степа хмыкнул.
- Свое то он спланировал вон как, мастерски. А Иуда просто по-настоящему преданным оказался, самым толковым. Тебе - то знать откуда? Ты же библию читал, написанную другими учениками. Как эти умники, с которыми можно в ночь перед казнью только что выпить да закусить, могли написать про Иуду чего хорошего?
Меня слегка передернуло. Я был верующим. Может не совсем правильным христианином, но богохульная тирада Дяди Степы заставила шевельнуться внутри чувству страха. “А вдруг сейчас на нас снизойдет кара небесная…” - пронеслось у меня в голове. Я даже на мгновение перестал дышать.
Но в кухне было тихо. Лишь тлеющие угли потрескивали в старой печке.
- Дядь Степ, ты что говоришь такое? С чего ты вообще это взял? Если бы я был Иудой, который действует по плану Иисуса, я бы не брал денег и не вешался бы потом.
Теперь, я чувствовал себя так, как будто и не пил вовсе. Я был возмущен и растерян. Мне казалась абсурдной сама тема разговора.
- А как было не взять?
Искренне удивился Дядя Степа.
- Не поверили бы тогда, что он предает учителя и не берет денег. Ведь если предавать, пусть и по плану, надо просить чего- то взамен. Просекаешь?
Просто ответил Дядя Степа. Я неопределенно мотнул головой.
- Ну вот. А то, что не повесился, так это понятно. Зачем? Вот и он не повесился.
В этот момент, на небе расползлись тучи и открыли полную луну. Она светила в грязное кухонное окно. Свет был тусклым, но мне показалось, что в комнате включили лампу. Настолько отчетливо я стал все видеть.
- Слушай, Дядя Степ, а ты- то откуда знаешь, что не повесился? Куда он делся тогда?
- Как куда? Ушел. И забрал с собой истину.
- Какую истину?
Устало спросил я.
Дядя Степа медленно поднялся с сундука и, приоткрыв его, вытащил старый потертый мешочек и кинул его на стол, и когда тот тяжело плюхнулся на столешницу и раскрылся, из него выпрыгнула пара серебряных монет.