Обращаясь к дорогим товарищам участникам.

[Оригинальные творения]

Хочется напомнить, что все мы здесь собрались, чтобы делиться своими оригинальными творениями, и высказывать мнения о творениях других.
Итак, господа рисующие (мы знаем, что Вы у нас есть, просто тщательно шифруетесь) хотелось бы, чтобы Вы делились с нами своим творчеством, поясняя его сюжет по мере сил и желания.
Господа пишущие! Не забывайте, что здесь вы можете опубликовать описания своих персонажей, выложить отрывки объёмных произведений и получить отзывы о них.
И ещё: Одна из главных целей нашего сообщества — общение начинающих авторов, высказывание мнений. Давайте будем с собой честны: мнение читателей важно для каждого из нас. Поэтому реагируйте, читая чужие произведения.

@темы: Хозяйское., Глас Модератора.

---

Стихо.

[Альвели]

Да-да. Хозяева раскрывают карты. И на что только не пойдёшь, чтобы не заглохло достойное начинание...

На восток.

По ровной тропинке, уйдя на восток,
Ты что-то забыл в догорающем доме.
Возможно, что это бумажный листок,
На нём, полустёрт, твой порядковый номер.

читать

Не думай о прошлом, тащись напролом
Сквозь пение птиц и лесную отраву.
Отрадно не думать, что счастье не в том,
Чтоб просто закрыть за спиною ограду.

Ты знаешь, что море за лесом стеной,
Что небо за морем последним пределом,
За небом сквозь звёзды дорога домой
Струится и плачет прозрачным напевом.

И если идти напролом через лёд,
Сквозь скалы и реки, сквозь пики и скаты…
Но мы-то с тобой непременно дойдём,
И встречены будем собакой лохматой.

И скрипнет калитка. И радостный лай
Сквозь ночь понесётся от края до края.
И встав перед дверью, ты крикнешь: «Встречай!»
И бледный, как снег, к тебе выйдет хозяин.

@темы: Стихи.

---

частушка

[demodok]

Мне поставил бы милёнок
УДК и ББК,
но его предупредили:
"Рейтинг маленький пока!".

@темы: Стихи., частушки

---

Не Наташа

[demodok]

Аэлирэнн предупреждает: гет, рейтинг R.
(demodok не знает ни слова "гет", ни странного в этом контексте значения слова "рейтинг", ни обозначения "R")


— Вот так и делаются дети, — сказала Наташа.

Евгений весь съёжился от этой фразы: она прозвучала фальшиво и слишком не вовремя. Они ещё не успели начать делать то, от чего получаются дети.

В КВН такие шуточки называются «домашними заготовками». Евгению выпало стать её первым мужчиной, и Наташа заранее знала, что ей будет страшно, а ему неловко. И заранее решила пошутить, чтобы всё показалось легко и трын-трава. Вот только она не знала, что сама будет его первой женщиной, и у шутки получился обратный эффект.

Теперь им придётся всё начинать с начала.

Евгений скатился с неё на правый бок, втиснулся между рёбрами батареи и Наташиными рёбрами, зарываясь (прячась) лицом в её волосы. Их ноги при этом странным образом переплелись, Наташина коленка больно упёрлась ему в сухожилие. Они молча осторожно повозились, устраиваясь поудобнее на узкой железной кровати с продавленной сеткой.

«Надо было лечь на Юркину, — подумал Евгений. — Постеснялся, дурак, завалил на свою — вот теперь и мучайся. Может, как раз поэтому ничего и не получается. Лекция закончится в двенадцать десять, а сейчас сколько?..»

По стёклам — там, где они были, — барабанил дождь, спине было холодно, с подоконника то и дело брызгало, пробрызгивая через ветхую штору. За окном время от времени выли троллейбусы, карабкаясь по крутому взвозу между памятником Кирову и общагой. Кто-то смеялся или просто громко разговаривал, пробегая мимо окна, и Евгений каждый раз вздрагивал, потому что от подоконника до тротуара было меньше метра, а нижняя фрамуга не застеклена. На подоконник шлёпались бурые тополиные листья, один скатился по изнанке шторы и спланировал точнёхонько на ягодицу. Евгений брезгливо сгрёб его пятернёй и сунул в рёбра батареи.

«Не успеем, — подумал он, прислушиваясь, не раздаются ли за окном знакомые голоса. — Кончится лекция, Толян, пробегая мимо, стукнет в переплёт, а ещё через минуту всё население сто девятой, гогоча, забарабанит в дверь... Ну, хоть на перекличке-то за нас отметились, или сдали Стасычу с потрохами?»

— Не бойся, — сказала Наташа. Отрепетированно посмеялась и добавила: — Ребёнка не будет, я всё рассчитала.

«Дура, — подумал Евгений. — Я совсем не об этом думаю!»

— Я не боюсь, — сказал он, опять навалился на неё и стал целовать, потому что больше пока ничего не мог.

Он поцеловал её как можно крепче, раздвигая губами губы и прижимая зубы к зубам, но это не помогло. Наташа лежала под ним, вся напряжённая, старательно раздвинув ноги и не зная, что делать с руками.

— Ты так зверски целуешься! — сказала она, отдышавшись.

И стало ясно, что это ещё одна «домашняя заготовка».

Евгений нашарил пальцами её соски (искать пришлось долго, потому что грудь у Наташи была плоская, как у мальчика) и стал целовать их по очереди. Целуя один, теребил пальцами другой — чтобы не потерять. Потом повёл носом и подбородком ниже, иногда прикасаясь губами. Когда он добрался до её пупка, Наташа не то хихикнула, не то громко вздохнула и наконец нашла применение своим рукам, положив ладони ему на затылок.

«Сейчас почешет за ухом, — подумал Евгений. — Как щенка».

Он отпустил её влажные обцелованные соски и повёл руками вниз по прохладному, в пупырышках, телу, пока не упёрся ладонями в широко разведённые бёдра. Бёдра были жилисты и напряжены. А подушечками больших пальцев Евгений ощутил нежное тепло под мягкими редкими волосками.

Наташины пальцы на его затылке стали мелко подрагивать.

Странно: почему он замечает все эти подробности? И даже не он, а кто-то холодный и любопытный, сидящий в его голове. Евгений сейчас не должен думать об этих вещах — и тем более не должен думать о том, почему он об этом думает. Он должен быть обуян страстью, а не рефлексировать (есть такое ученое слово)...

— Хватит, — сказала Наташа низким, каким-то горловым шёпотом. — Щекотно.

Евгений обнаружил, что всё ещё исследует языком её пупок, и поспешно двинулся дальше. (А пупок у Наташи оказался не таким, как у него: не узелочком, а пипочкой — «инкубаторский»...) Он подмял подбородком податливый холмик волос на твёрдом лобке, погрузился в них губами и носом и, судорожно вдохнув, ощутил резкий полузнакомый запах, неприятный и приятный одновременно. Приблизительно так пахнет мокрая после сошедшего снега прогретая почва, когда из неё, из-под жухлой прошлогодней травы, вот-вот проклюнется новая. Запах тлена и жизни... Наташины бёдра под его ладонями уже совершенно окаменели, а под большими пальцами вдруг стало горячо и влажно, и он, повинуясь импульсу, тронул это горячее и влажное кончиком языка.

«Извращеньице!» — радостно хихикнул тот, холодный и всё замечающий, сидевший в его голове. «Ну и что?» — ответил ему Евгений.

Доспорить они не успели, потому что Наташа выгнулась, подалась назад и попыталась сомкнуть ноги. Евгений воспрепятствовал её попытке локтями и широко расставленными коленями. Тогда Наташа упёрлась ладонями ему в темя и стала отталкивать.

— Женя... — прошептала она с отчаянием. — Женя, не надо. Мне стыдно.

— Ну почему же, — безголосо пробормотал он, вжимаясь губами в горячее и влажное, неотчётливо пряное, чуть солоноватое. — Почему же стыдно...

— Женя, пожалуйста! Мне стыдно, — повторила она, чуть не плача, и это — о господи, наконец-то! — была никакая не «домашняя заготовка».

И тогда он торопливо побежал губами назад — мимо пупка, через всё ещё влажный правый сосок, по давно знакомой ямочке на горле — к её раскрытым навстречу губам. А его пальцы всё ещё оставались там — где горячо и влажно, и где уже расслабились мышцы бёдер. Он только чуть-чуть, совсем немножко помог себе пальцами и осторожно надавил — очень осторожно, потому что знал, что ей будет больно («кто это выдумал? зачем это нужно, чтобы ей было больно?..»), и сначала было тесно и неприятно — как наждачкой по суставу, или как однажды застрял рукой в беличьем дупле, — а потом он легко и неожиданно проскользнул, провалился в Наташу, упал в неё и продолжал падать в неё снова и снова. Так падают в небо (лёжа навзничь на высокой скирде, раскинув руки крестом и запрокинув голову), в бездонное чёрное небо с горячими сквозняками, где звёзды пахнут багульником, а на губах горьковато, и пряно, и солоно от прикушенных трав... Он падал в Наташу, как в небо, и видел лицо Наташи, почему-то обрамлённое её же смуглыми лодыжками и узкими розовыми ступнями, и это было совершенно незнакомое лицо. Выше и чище стал Наташин лоб, его нисколько не портили мелкие капельки пота. Сгладились, почти пропали широкие острые скулы. Рельефнее обозначились влажные полуоткрытые губы, а вздёрнутый, «туфелькой», нос оказался прямым и тонким и трепетал просвечивающими на солнце крылышками ноздрей. Веки подрагивали, все теснее смыкаясь и сужая щёлочки глаз — потемневших, углубившихся, затуманенных, смотревших одновременно вовне и внутрь. Только волосы остались прежние: темно-русые, длинные, тонкие, разбросанные, но не спутанные, удивительно мягкие на взгляд и на ощупь.



— Ты красивая, — сдавленно проговорил Евгений, продолжая падать в Наташу. — Я только сейчас увидел, какая ты красивая.

В падении он потянулся руками к её волосам — дотронуться, погладить, — но ему помешали Наташины ноги. Тогда он поцеловал розовые пяточки, одну и другую, и, обняв её лодыжки, прижался к ним щеками и ключицами.

— И все-то ты врёшь, Женька, — звонко выдохнула Наташа и распахнула сияющие глаза. — Врёшь, как мальчик!

Она неожиданно и сильно взмахнула ногами, как крыльями, разорвала его объятия и скрестила ноги у него на спине, прижав его локти к бокам. Он ухнул в неё с высоты, потеряв опору. Как птица, сложившая крылья. Как уж со скалы.

Наташа застонала и вцепилась рукой ему в шею, а другая рука ловко скользнула вниз.

— Врёшь, как в первый раз... — простонала она губы в губы, и Евгений понял, что это не Наташа.

Потому что Наташа не любила (и не умела) так резво двигать язычком у него во рту. Потому что у Наташи не было таких упругих, подвижных, как ртуть, грудей и таких ловких пальцев, елозящих, где не следует...

— Что с тобой? — спросила не Наташа, ухватила его за ухо и заглянула в глаза. — Ты уже?

— Что «уже»? — тупо переспросил Евгений.

— Жаль! — Она вздохнула и почесала его за ухом, как щенка. — Так славно начал и не кончил...

Евгений промолчал.

Не Наташа потянулась, заложила руки за голову и отпустила Евгения, разомкнув скрещённые ноги, и он обрёл, наконец, опору под локтями и коленями. Это была очень жёсткая опора, но какая-то ненадёжная, странно подвижная. Это была не кровать с продавленной сеткой, а деревянный пол. Он был покрыт новенькой золотистой циновкой мелкого плетения, а не затёртым полушерстяным одеялом б/у...

— Женька, перестань извиняться глазами! — сказала не Наташа. — Всё в порядке. До старта почти сутки, весь день впереди... Лучше сбегай вниз и принеси мне попить. Или выпить — сегодня ещё можно.

Он послушно встал, но, едва оглядевшись, очень медленно и осторожно опустился обратно на палубу.

Потому что это была палуба.

Впереди, позади и слева была вода. Были неправдоподобно синие, как на открытке, пологие волны под столь же неправдоподобно голубым и чистым небом. И только справа, очень далеко, был виден берег: жёлтая полоска пляжа, зелёные холмы и вертикальные белые чёрточки зданий. Солнце вставало слева.

Евгений зажмурился, потряс головой и снова огляделся. Ничего не изменилось. Море. Солнце. Лето. Вместо ненастного сентября и неотремонтированной студенческой общаги в Томске. Взлетающая на волнах палуба небольшого судёнышка со сломанной (или сложенной?) мачтой. А вместо щупленькой Наташи — многоопытная фигуристая незнакомка, у которой только и было Наташиного, что волосы.

Он нерешительно протянул руку и дотронулся до её груди. Теплая, упругая, подвижная — не Наташина. И рёбра у неё даже не прощупывались. И пупок на её ладном (подтянутом, а не запавшем) животике был, как у Евгения — узелочком... Его пальцы не помнили этого тела — точно так же, как и глаза.

Он встретился глазами с незнакомкой. Глаза у неё тоже были не Наташины. Не серые с зеленоватыми прожилками, а светло-карие, с золотистыми точками-искрами... Она что-то поняла, встревожилась и села, бесстыдно скрестив ноги по-турецки, и потрогала его лоб.

— Женька, ты нездоров?

Не ответив, он стал разглядывать свою левую руку.

Ноготь на безымянном пальце был целёхонек, хотя совсем недавно слез, потому что Евгений прищемил его в стройотряде. Пятен от азотной кислоты у основания большого пальца тоже не стало. И вообще, он сроду так не ухаживал за своими ногтями. Зато оба шрама на указательном пальце (ещё в пятом классе проткнул самодельной рапирой, шлифуя острие обрывком наждачной бумаги) — эти два шрама остались на месте и нисколько не изменились...

— Ты заболел? — снова спросила незнакомка.

— Где я? — с трудом выговорил Евгений и поднял на неё глаза. — У меня что-то с головой, ничего не помню...

Она зачем-то быстро оглянулась на берег и опять уставилась на Евгения. Глаза у неё стали какими-то жёсткими и одновременно растерянными.

— Совсем ничего? — переспросила она вполголоса.

Евгений кивнул и снова стал разглядывать свои руки. Даже мозоли пропали. Сколько же лет выпало у него из памяти?

— Ставь мачту, — вполголоса распорядилась незнакомка. — Отойдём подальше и там поговорим.

Предлагаю master-1 продолжить. Можно по типу буриме. Можно предварительно списаться через личку... Хотит ли народ продолжения?

@темы: начало

---

Итак.

[Оригинальные творения]

Второй конкурс в нашем сообществе закончился.
От имени хозяев и участников поздравляем Вас, master1, с победой в конкурсе "Анатомия страсти"!
Аплодисменты, товарищи!

@темы: Конкурс.

---

Внезапно конкурс!

[Оригинальные творения]

Итак, господа участники и товарищи гости.
Читаем-голосуем, по возможности объективно.

Участник №1
Штрих по белоснежному листу бумаги, грязный серый росчерк. Другой, третий, десятый - сильфидобоподная фигура, воздевшая руки к ровному краю листа, очерчена несколькими движениями руки, цепко сжимающей чуть сточенный карандаш.
Раз, два, три - порхает рука Художника. Четыре, пять, шесть - воздушная дева обретает нарисованную плоть. И пускай Натурщица, стоящая чуть поодаль, уже устала - Художник, оперируя безумным упорством, с анатомической точностью и безраздельной страстью, работает, а над белизной листа, уже подёрнутой серой паутинкой росчерков, вновь возносится карандаш.
Высокое чело, разлёт соболиных бровей, глаза - кошкины, родинка под нижними ресницами, вздёрнутый носик, полные губы, ямочка на подбородке - овал лица в обрамлении тёмных кудрей ложится на бумагу, и с листа смотрит на творца своего прекраснейшая из женщин.
Под изогнутой шеей - очаровательная ложбинка, от которой птичьими крылами разлетаются хрупкие ключицы. Тяжёлыми округлостями вздымаются в страстном вздохе груди. Тонкий стан изогнут в божественном танце - воздеты руки, лишь едва торчат в разные стороны острые локотки. Круто изогнуты бёдра, перевёрнутой чашей сверкают голые коленки, желобком перекатываются под кожей мышцы икр, трогательно выпирают лодыжки, изогнуты в шаге-прыжке оторванные от грязно-белой поверхности листа пяточки.
Подёрнуто дымкой прошедшего времени пространство. Мир отступил - неизвестно куда. Но карандаш по-прежнему возносится над бумагой, а Натурщица, ставшая Музой, окаменела - Мастер добавляет деталь за деталью, описывая свою, никому доселе неизвестную анатомию страсти.

Участник №2
***
И о чем ты только думал?.. и о чем?..
Выбегаю, вышибая дверь плечом,

Обжигаясь, словно бабочка о свет -
Знать, таким на воле слишком много бед.

И зачем с тобой связался я тогда?
Ключ забыт и дверь закрыта навсегда.

На тебя я, так случилось, обречен -
Так и стану нашей связи палачом.

Нашей страсти, нашей власти голова -
Тот, кто держит в своей памяти слова,

Тот, кто чувства и мечты переуздал,
А не тот, кто друга лучшего предал.

Бесконечно и беспечно улететь
Даже лучше, чем тебя всю жизнь терпеть.

И о чем ты только думал? Как посмел
Допустить, что бы я бросил, улетел?

И зачем же мне лететь по небу, прочь
Если холодны теперь и день, и ночь?

Ворожить тебе на воду, ворожить -
Как мой разум с твоим сердцем примирить!

Участник №3
Страсть после страсти.
Почему иногда всё продолжается, когда уже, казалось бы, закончилось?
Да потому, что невозможно забыть. Невозможно забыть бесчисленные разговоры. Её лицо. Как она через голову снимает платье, медленно и постепенно обнажая совершенное тело. И поворачивается и наклоняется, и прогибается в талии, снимая бельё. И такие черти в глазах, что взгляд Абадонны не более чем слабенький удар китайского электрошокера. И близость, как разговор с богом. Как откровение. Как то, ради чего стоит жить. И не закончилось ещё, а уже снова хочешь её до сумасшествия. Ах, как она хороша без одежды, обнаженной! Не зря ведь говорят: «Обнажить оружие». Её тело - оружие. Смертельное, не знающее жалости. Обоюдоострый клинок, не оставляющий ни малейшего шанса выжить. Её кожа насквозь пропитана ядом привыкания. Стоит один раз прикоснуться к её коже, как хочется снова и снова. У неё чистое, ухоженное тело. Тело без изъянов. Тело богини.
Главное рядом. Главное, чтобы рядом была именно эта женщина. Пусть у каждого много дел, много работы. Пусть встречи только по вечерам. Но знать, что она твоя. Что можно позвонить и услышать в ответ её струящийся голос. Что можно увидеть её. Что можно раздеть её неторопливо или поспешно и нетерпеливо. Что можно ласкать её прекрасное тело упоительно долго, или торопливо, сгорая от страсти. Что можно молча лежать, обнявшись, слушая время. Или говорить, говорить, говорить, комкая фразы, в опасении, что не успеешь сказать, что не хватит жизни. Что можно ходить вместе по городу и, при встрече со знакомыми, взлетать от гордости потому, что рядом с тобой самая красивая женщина планеты. Она красива. Она красива всегда. В вечернем макияже. Утром с умытым лицом. Днем уже немного уставшей. Она красива в любой из своих одежд. У неё не бывает некрасивых или не изящных поз. Как бы она не сидела, стояла, или лежала, она красива и изящна. Она красиво курит, разговаривает и есть. Она спит так, словно её нет рядом. Она красива в постели. Она очаровательна в своём бесстыдстве. У неё лицо красивого животного, когда тело её содрогается от оргазма. В такой момент она не замечает ничего вокруг и не контролирует себя, но, видит бог, и тогда она потрясающе красива. Она красива, когда говорит о силлогизмах Секста Эмпирика и, когда капризно топает ножкой. Она красива, когда красит ногти и шинкует капусту. Она красива, когда говорит и, когда молчит. Она красиво смеётся и грустит. Она может быть очаровательно бестолковой и мудрой, как оракул. Она красива и в движении и будучи неподвижной. Эта женщина красива всегда.
Бесенята задумчиво прыгают в её глазах, затевая своё глумливое действо. И добились таки своего, чёртовы отродья! Выскочили, запрыгали по плечам, захохотали пронзительно и потянули, потащили, повлекли в радость и страдания, в печаль и наслаждение. Бросили в любовь. Наотмашь, с размаху, не заботясь о последствиях, зашвырнули в кипящую страсть. И деловито подкидывают дровишки, пошевеливая угольки и перемигиваясь. Працуют хлопцы сутки, через трое, меняют друг друга, чтобы не устать, не замучится, чтобы не погас огонь, не остыло бесовское варево. И ведь ангелы, поглядывая сверху, одобрительно кивают головами. Почёсывают крылья, потирают ладони, цокают языками в восхищении, указывают, с какого боку вроде угасать начинает.
- Эй, козлоногий! Вон там пошуруди кочергой-то!
Шурует кочерёжкой исполнительный бесёнок. Горит огонь. Лопаются на сердце волдыри, не давая, есть, спать, не позволяя жить.

Весьма и весьма жаль, что из подавших заявки не все поучаствовали. Надеемся, в будущем такое не повторится)))

Голосование продлится до 2 октября.

запись создана: 28.09.2009 в 12:42

Вопрос: Кто?

1. Участник №1		5	(29.41%)
2. Участник №2		2	(11.76%)
3. Участник №3		10	(58.82%)
Всего:		17

@темы: Конкурс.

---

[феечка.]

Автор: ~~Фея в гольфах~~
Рейтинг: Пока что PG-13, но может подняться.
Категория: слэш, фантастика, фэнтази
Размер: миди
Статус: в процессе
Жанр: romance, трагедия.
От автора: Честно говоря, это моя первая попытка писать ориджнал))

К новому соседу Марк начал присматриваться недели через три, когда тот внезапно начал часто выходить из квартиры, хотя до этого почти безвылазно сидел в ней. Сквозь тонкую дверь было слышно, как звонко цокают по плитам коридора его сапоги с железными набойками. Марк даже привык просыпаться в восемь утра, когда сосед — тогда ещё Марк не знал, как его зовут — уходил куда-то. В чуть приоткрытую дверь Марк успевал увидеть длинный тёмно-зелёные плащ и забранные в пучок тёмные волосы с нитями седины. Спину он держал прямо, ходил тяжело, опираясь на чёрную трость — как Марк заметил, у него почти не двигалась левая нога. А ещё у него было очень необычное лицо: таких лиц Марк почти никогда не видел, разве что на тех картинках в музеях, что остались от Расцвета Цивилизации.
А вот подойти боялся. Марк вообще побаивался незнакомых людей, и не получилось бы у него познакомиться с соседом, если бы не случайность, подкараулившая его на крыльце. Он стоял у подъезда, пытаясь удержать одной рукой коробку.
— Давайте помогу, — вежливо предложил Марк, не понимая, как вообще можно таскать такую тяжесть — а что коробка была тяжёлая, было заметно даже по одному её виду, — когда приходится одной рукой держать палку, да и нога левая не сгибается.
— Давай.
И действительно, тяжёлая: Марк едва смог удержать её и почувствовал, что сегодня спина у него будет болеть.
На четвёртый этаж они оба поднялись с трудом: сосед из-за ноги, а Марк из-за того, что тащил на себе коробку.
— Спасибо, - поблагодарил сосед, когда они дошли до его квартиры. Пальцев на руках Марк тогда уже не чувствовал.
Думал попрощаться и пойти к себе, но сосед остановил его.
— Кстати, мы так и не знакомы. Меня зовут Гарольд.
— Марк.
Они пожали друг другу руки — ладонь Гарольда оказалась сухой и прохладной, а рукопожатие — крепким, — и Марк решился спросить.
— А что это у вас такое тяжелое в ящике? Кирпичи, что ли?
— Нет, приборы. Он просто сделаны из тяжёлого металла... наследие Расцвета, пытаюсь разобраться.
Марк присвистнул. Так, получается, этот Гарольд — историк? Или археолог? И в той тяжёлой коробке — что-то непонятое и таинственное, которое наверняка несколько веков пролежало под землёй.
— Марк! — из квартиры высунулась младшая сестрёнка. — Иди сюда! Помоги мне с арифметикой.
— Простите, нужно идти. До свидания.
— Пока.
Сестрёнка как всегда не вовремя. У неё вообще была дурацкая привычка возникать именно тогда, когда Марк разговаривал с кем-то или занимался важным делом. И злиться бесполезно — она ведь не специально, и вообще маленькая ещё и глупая.
— Ну чего там у тебя?
— Вот, задачка.
Второй класс... Помнится, в своё время это он изучал классе в пятом или шестом. Хотя легко же.
— Ну и чего ты тут не понимаешь?
— Ничего.
Лиза смешно поморщилась и надула губки. Марк терпеливо вздохнул.
— Ладно, сейчас объясню. А ты в следующий раз сначала прочитай учебник и попытайся понять сама, а потом уже спрашивай. Вот начнётся у тебя практическая магия — я ничего помочь не смогу. Сама же знаешь, что я в ней ни в зуб ногой.
— Ну вот тогда и не будешь помогать. А сейчас реши.

***
Заснуть этой ночью Марк не смог. Слишком громко стрекотали сверчки, скрипела кровать Лизы в соседней комнате — она как обычно ворочалась во сне, — во дворе мяукнула кошка. Марк лежал в постели, бездумно разглядывая потолок в неровном свете свечи. Завтра не надо было рано вставать, и поэтому он мог позволить себе валяться до утра, думая о всякой чуши, лениво перебирая в памяти события минувшего дня и строя планы на день следующий.
Например, поговорить с Гарольдом о тех приборах, которые он сегодня нёс к нему в квартиру. Его всегда привлекали вещи, оставшиеся от Расцвета. Сложно было даже вообразить, что это были за люди, которые жили несколько сотен лет назад и почти все погибли. Они жили в домах в сотни этажей высотой — от них сейчас остались только фундаменты и старые планы на пожелтевшей от времени бумаге, — ездили на экипажах, в строении которых нынешние учёные ещё не разобрались, летали к звездам. Известно о них было слишком мало: война уничтожила и их самих, и всю их культуру. лишь археологи иногда находили какие-то бумаги, которые едва могли расшифровать, и в пригородах высились полуразрушенные здания, похожие на скелеты древних чудовищ.

@темы: Отрывок.

---

[Оригинальные творения]

Господа хорошие, пардон. Публикация конкурсных рассказов и собственно само проведение конкурса откладывается на неопределённый срок.

@темы: Хозяйское., Конкурс.

---

Часовня в долине Маринер

[demodok]

И я что-то давненько тут не бывал...

Отца Мефодия Саша не обогнал — отец Мефодий, надо полагать, уже был внизу и встречал долгожданных гостей с запада. Он так спешил к ним, что даже не закрыл люк своего кабинета: когда Саша спустился по трапу до уровня четвёртого этажа, тяжёлая дверца люка всё ещё раскачивалась, повизгивая на ржавых петлях. Пришлось обойти её по краю площадки, прижимаясь к перилам. Просто взять и захлопнуть дверцу Саша не решился, потому что в кабинете опять было нечисто.
Компьютер в кабинете настоятеля работал, и проектор тоже не был выключен. Лазерные лучи продолжали рисовать нечто спиралеподобное, многократно и невероятно само себя пересекающее, вспученное и тошнотворное, заполнившее собою весь немалый объём бывшего топливного бака. Оно, это несуразное до омерзительности нечто, словно бы дышало в такт поскрипываниям дверцы, конвульсивно тянуло к ней и тут же отдёргивало полупрозрачный многоцветный отросток... Разумеется, это было всего лишь изображение — причём, изображение чего-то абстрактного, реально не существующего, иллюзорного, — и Саша, разумеется, понимал это. Но всё-таки у него опять, как тогда, упругий скользкий ком закупорил горло и чуть не остановилось сердце.
Саша изо всей силы зажмурился, миновал, прижимаясь спиной к перилам, распахнутую дверцу, докатился по трапу аж до второго этажа часовни и только тогда перевёл дух.
Чёрт знает, что за абстракция. Не бывает таких абстракций. В нашем пространстве — не бывает. В нашей доброй старой евклидовой Вселенной, надёжно ограждённой от любых невероятностей световым барьером Эйнштейна и событийно-пространственной асимптотой Гёделя-Тяжко...
Саша ещё несколько секунд постоял с закрытыми глазами, держась за стеночку и приводя себя в порядок, а потом разжмурился и стал неторопливо одолевать последнее, самое длинное, звено трапа, с нарочитым безразличием поглядывая вниз. Отца Мефодия внизу почему-то не оказалось, а гости, все четверо, стояли возле своего винтоплана и смотрели на Сашу, почти одинаково задрав головы.
Почти. Но всё-таки не совсем одинаково. Всё-таки немножко по-разному. Присмотревшись, Саша понял, что на самом деле гость был один, а винтоплан и трое остальных — при нём.
Гость производил впечатление человека серьёзного, преуспевающего и намеренного преуспевать и далее во что бы то ни стало. Он был щупловат, но не слишком. Роста, кажется, чуть выше среднего. Судя по светлой, зачёсанной назад шевелюре и белым пушистым усам — явный посполит, из потомственных докатастрофных марсиан, но почему-то с европианскими (от висков до плеч) бакенбардами. Фрак на госте был устаревшего покроя, но даже отсюда видно, что новый и дорогой. В руках — тонкая белая тросточка, на ногах — белые штиблеты, сиявшие из-под немодно зауженных кремовых панталон... Он, собственно, и не задирал голову, он её только чуть приподнял, слегка склонив набок: не столько интересуясь Сашиной персоной, сколько терпеливо поджидая, когда же он наконец спустится.
А вот остальные — да, задирали, и очень одинаково, хотя каждый по-своему. Один — самый мосластый, с рычагами до колен и скверно обритым черепом, — наблюдая за Сашей, успевал бросать быстрые внимательные взгляды на все четыре стороны. Другой — толстый и лысый, с неровным розовым шрамом вдоль темени, похожий на тяжёлый сейф, неоднократно подвергавшийся безуспешному взлому, — ни на миг не выпускал Сашу из поля зрения, а правую руку держал за отворотом камзола. Третий — сухой и тонкий, но с неожиданно выпирающим кругленьким животиком и в шляпе с несоразмерно большими полями, — более всего напоминал беременный торшер. Он тоже усердно задирал свой абажурчик, но, по-видимому, просто за компанию, поскольку то и дело отвлекался, чтобы пробежаться пальцами по клавишам блокнота...
В общем, было ясно, что эти трое состоят шестёрками при пейсоносном посполите — секретари, охранники и прочие порученцы. Те, кто всегда под рукой. Офисная мебель, она же и походная... Чувствовалось, впрочем, что их богатенький хозяин бережлив и рачителен, покупает всё только самое лучшее и каждым из своих приобретений дорожит. Если сумеешь продать себя такому типу в качестве кресла, то можешь быть уверен, что тебе сошьют дорогой чехол, никогда не усядутся на тебя в пыльной одежде, не заберутся с обувью, не станут раскачиваться на задних ножках и, может быть, даже не пукнут в тебя без особой необходимости.
Зато на чужую мебель такие типы смотрят, как правило, с пренебрежением, поэтому Саша Фрутис старался с ними не пересекаться. Он предпочитал быть вольной колченогой табуреткой, лишь время от времени и от случая к случаю сдающей себя напрокат.
В полном молчании Саша приблизился к винтоплану и остановился в трёх шагах от гостя, тщась выразить позой достоинство и смирение, равно подобающие служителю древнего русского бога. Ни черта у него, конечно, не получилось, если судить по выражению лица богатенького посполита. Вот если бы Саша был горбат, как настоятель, и столь же тощ... если бы он знал о своём боге хоть что-нибудь и хоть немножко верил в него... если бы он не был так откровенно по-рашьи курнос и так непроизвольно улыбчив...
Короче говоря, уже на третьей секунде молчаливого взаиморазглядывания Саша понял, что его смирение в соединении с достоинством могут быть неверно истолкованы как сочетание трусливости и хамства. Я, мол, конечно, табуретка, но не твоя и колченогая, и усидеть на мне не так-то просто — где сядешь, там и слезешь, и вообще, какого ляда тебе тут надо, богатый лях?..
То есть, не какого ляда, а какова, мол, цель вашего наличия на нашей святой земле — сиречь, на освящённой территории русской православной церкви? И спросить надо будет по-русски, каковой язык, между прочим, является одним из четырёх официальных языков Марса... Но Саша не успел сформулировать вопрос, потому что его опередили.
— Вот этот списанный хлам и есть знаменитая святыня рашей? — осведомился, убрав, наконец, свой блокнот, «беременный торшер» (в дорогом чехле с галунами на отворотах и фалдах).
Вопрос был задан, разумеется, на «юпи-идиш».
Саша посмотрел на спросившего, как на предмет меблировки, и благодушно покивал, отдавая должное экзотическому вкусу его хозяина.
— Храм Бога Истинного неразрушим и незрим, — произнёс он по-русски и лучезарно улыбнулся посполиту. — Ибо храм сей воздвигается в душах верующих. А из праха воздвигнутое во прах же и обратится... Впрочем, если вы хотите пожертвовать на содержание того бренного храма, который вы видите, я могу принять у вас наличные для передачи в храмовую кассу. Или, может быть, вам нужен гид, чтобы осмотреть историческую постройку?.. — Саша выжидательно замолчал.
Нет, гид богатенькому гостю из Нова-Кракова был явно не нужен. Богатенький гость посмотрел на Сашу, как на табуретку, на которую ему, не дай бог, предложат сесть, переломил свою бровь цвета выгоревшей соломы и негромко сказал что-то по-польски.
— Пан Ковак желает видеть пана Мефодия, — сообщил торшер, перейдя с «юпи-идиш» на почти чистый русский. — Где он?
— А зачем вам? — простодушно поинтересовался Саша, игнорируя торшер и лучезарно улыбаясь пану Коваку. — У вас к нему какое-то дело?
— Тебя спросили: где пан Мефодий? — раздражённо повторил торшер.
Если бы Саша знал, он бы, наверное, ответил. Шестёрки всегда хамят, не стоит обращать на это внимания. Но Саша не знал. Вероятнее всего, отец Мефодий не услышал винтоплана и остался в своём кабинете на четвёртом этаже. Подниматься туда Саше не хотелось: во-первых, там было нечисто, во-вторых — высоко и лень, а в-третьих, отца Мефодия там могло и не быть. Поэтому Саша решил, что он имеет право оскорбиться.
— Разве я сторож отцу Мефодию? — произнёс он где-то когда-то слышанную фразу, которая показалась ему вполне уместной.
Торшер чуть помедлил, прежде чем перевести.
Сашина реплика была, конечно, дерзкой. Но всё же не настолько, чтобы произвести на пана Ковака то впечатление, которое она произвела.
Пан Ковак растерянно мигнул, загородился от Саши своей белой тросточкой и быстро отступил — почти отпрыгнул — за спины шестёрок, а те, наоборот, шагнули к Саше. В следующий миг Сашины локти оказались прижаты к лопаткам, а нос и колени упёрлись в рыжую пыль в непосредственной близости друг от друга.
И начался кошмар, похожий на все те кошмары, о которых Саша Фрутис уже успел забыть за восемнадцать дней беспечного существования в Русской низине. Его били ногами, таскали за волосы, выкручивали руки, обливали водой, задавали вопросы и снова били ногами. Все предыдущие кошмары кончались тем, что Саша сознавался во всём, в чём его обвиняли. Не потому, что действительно был виноват, а потому, что было очень больно. На самом деле он никогда не жульничал в игре — не знал, как это делается, и не сумел научиться. Просто иногда ему везло. Редко, даже до обидного редко, но всё же везло. Везение настигало его лишь в тех исключительных случаях (да и то не каждый раз), когда он ставил на кон всё, что имел, и ещё немножко. Саша очень, очень пристально смотрел на тасуемую колоду, или на катящиеся кости, или на шарик рулетки, или на того клопа, на которого он раз за разом ставил. И вся козырная масть собиралась у него на руках, кости выбрасывали «шесть» и «один» до пяти раз подряд, шарик снова и снова останавливался на красном (Саша всегда ставил на красное), а Сашин клоп в прозрачном лабиринте являл чудеса интеллекта и расторопности, опережая всех прочих...
«Ты жульничал! — кричали Саше, пиная его и не давая ему закрываться руками. — Сознавайся, подлый раш: ты жульничал?..» — и Саша в конце концов сознавался, и его, с вывернутыми карманами и вывихнутыми руками, волокли к дверям и швыряли вниз по лестнице.
— Ты убил его! — кричал торшер то на своём «юпи-идиш», то на почти чистом русском. — Признавайся: ты убил его, грязный раш?.. — а Лысый и Мосластый одновременно ахнули Сашу локтями под рёбра и опять заломили руки.
— Да, — сказал Саша и вытолкнул языком ещё один безвременно отслуживший зуб.
Его сразу отпустили, и он упал и, не теряя времени, закрыл голову руками, а колени подтянул к животу. Сейчас его поволокут к дверям и швырнут вниз по лестнице.
Хотя, нет: по лестнице он уже, слава богу, спустился. И слава богу, что сам... Ах, не надо было ему спускаться, лучше бы он дождался, пока отец Мефодий сам выйдет к своим гостям! Подзаработал, называется, «на содержание храма»...

@темы: отрывок

---

[Der Brennende]

Подумал - почему б не выложить кусочек текста? Ну да, отрывочек далеко не из начала. Можно считать, такие у меня литературные игры. А впрочем, текст оригинальный, так почему бы и не да?

--------------------------------------------------
Серебро коридоров, сталь, перламутр и чернь; переходы, и галереи, и палубы – иллюзия открытого пространства: звезды как крошево льда и где-то там, внизу, край планеты, облитый солнцем; цепочки ламп, нити указателей, арочные входы, двери, двери, двери, и панорамные экраны – повсюду. Космостанция, гигантский тороид, верфи планеты Таан.

далее

Луи вошел в лифт. По стене молочного пузыря кабинки шла зеркальная полоса; менталер замешкался, глядя на свое отражение, пригладил волосы – его все равно никто не видел, он был в кабинке один. Интересно, можно придумать что-нибудь, чтоб не было этих темных мешков под глазами? Когда вообще они успели появиться? И волосы. С волосами тоже надо что-то делать.
Над головой звякнул невидимый колокольчик: Луи задерживал лифт, это привлекло внимание космостанции.
- Куда вы направляетесь, террал?
Луи сглотнул. Низкое контральто никогда не принадлежало женщине – и все равно внутри слабели какие-то ниточки, под ложечкой возникал холодок… Зачем такой голос кибинтеллекту?
- Ресторан на шестом уровне. Что-то там медовое…
- «Медовый Грот». – Снова прозвенел колокольчик, кибинтеллект отвлекся от лифта. Движения не почувствовалось, но пузырь кабинки должен был поплыть через систему лифтовых полостей: теперь станция знала, куда его направить. Верно, это было далеко – шестой уровень, какой-то ресторан; и почему Альвгар пошел именно туда?..
Грот это был, пещера – Луи все равно не разбирался. Разноуровневый пол, система залов – больше, меньше, всегда неправильной формы – карстовые полости в застывшей смоле. Сводчатые потолки, стены, внутри которых струится медовый огонь… Люди, все одинаковые в танцующем неверном свете. Шелест голосов и музыка такая тихая, что мелодию не поймать... Стоя в золотистом сумраке – темная мошка между глыб янтаря – Луи оглядывался по сторонам. Он никогда раньше не бывал в подобных местах. Прежде всего, ему это было не по карману.
- Добро пожаловать в «Медовый Грот», террал.
Луи вздрогнул от неожиданности. Перед ним очутился небольшой, по пояс ему, кибер – топазовое членистоногое с янтарным тельцем; на бледной маске личика лимонными камнями сияли глаза.
- Что мы можем вам предложить? – у кибера был тонкий, почти детский голос. – Помочь вам выбрать место?
- Нет. Нет, меня тут ждут. Террал Альвен Гаррет. Можешь меня отвести к нему?
Кибер склонил голову набок, словно изучая художника.
- Да, террал. Прошу за мной.
Четыре его ножки тихонько цокали по темному полу, точно кибер шел на каблуках. Поглядывая вокруг, Луи видел других таких же, как это, созданий, скользящих по залам, точно танцуя, взбегающих по низким ступеням, стоящих у столиков. Официанты – они созданы для этой работы, она самое большое их удовольствие, но все же… Сложней они, чем киберы-уборщики на городских улицах, или то же самое в более изысканной оболочке – придатки к кибинтеллекту, без настоящей свободы воли, без настоящей личности? Все же, есть у них что-то кроме этой медовой пещеры?..
- Ответь мне на вопрос. – Луи попытался тронуть плечо кибера, но задел только затылок. Кибер с готовностью обернулся, не замедляя шага:
- С большой радостью, террал.
- Чем ты занимаешься в свободное время?
- Отдыхаю. Подпитываюсь. Обмениваюсь впечатлениями. Жду, когда снова можно пойти работать.
- Понятно…
Значит, такие же. Или почти. И кому тогда они подчинены? Интеллекту космостанции? Или есть еще, отдельный…
- Мы пришли, террал. – Кибер остановился и тускло светящейся лапкой указал на столики чуть дальше, в глубине зала, на возвышении. Поблагодарив, Луи пошел вперед. Этот свет… Мягкие тени, как от открытого огня, горящего в темноте. Красиво, и необычно, но так мешает…
Поднявшись по ступеням, художник наконец увидел хозяина «Пурпурных Камней». Во всяком случае, здесь ни у кого больше белых волос не было.
Это действительно был Альвгар, но был он не один. Наклонившись к темноволосой женщине, он что-то говорил, так тихо, что слов не удавалось разобрать. Лица незнакомки Луи не видел, она сидела спиной к нему; смех у нее был негромкий и приятный. Откинувшись на спинку дивана, Альвгар рассеянно огляделся, встретился глазами с Луи и, коротко отсалютовав ему, поднес руку ко рту. Отняв ее, выдохнул струйку бледного дыма. Только теперь Луи разглядел сигарету у него в пальцах.
- Менталер…
Женщина оглянулась. Луи улыбнулся ей почти автоматически, не зная, как следует поступить.
- Присаживайтесь, менталер. И знакомьтесь: это Дари. Она здесь временно. Как мы.
Луи послушно сел. Полукруглый диван, глыба медовой смолы, пружинил и на ощупь чем-то похож был на живую плоть.
- Будете что-нибудь заказывать? – кибер никуда не ушел. Или, может, это уже прибежал другой; они ничем друг от друга не отличались.
- Пока ему только даресское «Утро», - распорядился Альвгар негромко. Затянувшись, он выдул в сторону менталера струйку светлого дыма. Луи отклонился, разогнал дым ладонью: запах у него был странный, смолистый и одновременно кисло-металлический. Неприятный.
- Ты правда художник? – Дари с интересом разглядывала молодого человека. – Твой друг сказал, что ты делаешь картины… рисуешь мыслью.
- Запечатлеваю. – Неожиданное внимание как-то смущало. То, что Альвгар наблюдает за ними, сковывало Луи еще больше. – Это… да, ментальные технологии. У нас… на моей планете, менталография популярна.
- Сейчас это везде популярно. А откуда ты?
- Тронор-3.
- О, а я подумала, ты феодал. У тебя волосы длинные.
Луи отделался каким-то междометием. Еще несколько дней назад его совсем не беспокоило, насколько он зарос. Правду сказать, он только-только начинал задумываться, что выглядит… не очень презентабельно.
- И как, тебя знают, на Троноре-3? Твои картины?
- Я… немного. Не сказал бы, что я…
- И на какие темы ты рисуешь?
- Запечатлеваю, - поправил Луи. Он понял, что совершенно не знает, как разговаривать с этой женщиной. Да и… сколько уже он не общался с женщинами? Сколько времени ему это вообще не было нужно?..
Кроме того, не оставляло чувство, что она значительно его старше, несмотря на легкомысленные манеры, и Луи совсем терялся. Что ей успел наговорить Альвгар?
- Так на какие темы?
- Пейзажи. В основном, пейзажи. Обычно придуманные. Но я… хороший пейзажист.
По ее лицу Луи понял, что Дари ожидала какого-то другого ответа, и своими пейзажами, ею не виденными, он разочаровал ее.
- Ваш напиток, - сбоку возник кибер. Брюшко его раскрылось, как цветок; топазовые лапки аккуратно извлекли наружу высокий стакан, почти до краев полный жидкой розовой глазури, неожиданно холодной.
На вкус Луи, эта глазурь была слишком сладкой; непонятные сгустки в ней от тепла рта растеклись жидким ментолом, до того резким, что он чуть не поперхнулся.
- Покажешь мне свои картины? – Дари, улыбаясь, наблюдала за менталером, похоже, находя его немного смешным. Луи растерялся: что он может ей показать? У него на руках одна картина, да и та… Хотя, Лаити-1 он честно пытался запечатлеть, тут его упрекнуть нельзя.
- Дари, не наседай на мальчика. – Альвгар положил руку на спинку дивана, касаясь плеч новой знакомой. – Он только-только улетел со своей планеты и ничего еще не видел. Совсем неопытный.
- Правда? – Дари взглянула на Луи как-то по-новому, в карих ее глазах Луи прочел интерес и, одновременно, презрение. Она повернулась к Альвгару: - Но ты – нет?
- Я – нет.
- Тогда, Ал, твой друг ведь сможет тут погулять один? Я бы тебя пригласила…
- Нас лучше приглашать вдвоем.
Краска бросилась Луи в лицо – и как хорошо, что он не светлокожий!.. Он совершенно не представлял, как себя вести – здесь, именно с этой женщиной и… с Альвгаром. Тем более, тем более… Невыносимо захотелось какого-нибудь тоника, сильного тоника. Чего-нибудь, что его подстегнет. Он далеко еще не восстановился. И он давно, правда давно не… Он вообще не был уверен, что он… что ему не потребуется…
И уж менее всего он мог представить террала Гаррета – третьим.
- А твоего друга это как-то не заводит.
Луи поставил свой стакан на стол. Хотелось куда-то спрятать руки.
- Менталер?..
- Ну… я не думал, что… - забормотал Луи.
Слишком неожиданно. Он даже не был уверен, что его тянет на эту Дари – не считая, конечно, того, что она была женщина и только поэтому уже… Но в любом случае, без Альвгара.
- Пока, ребята.
Проходя мимо Луи, женщина как будто нарочно задела его коленом. Луи потер лоб, глядя ей вслед. Наверное, он должен был огорчиться, но чувствовал только облегчение.
- Вот так, - подытожил Альвгар. Он выбил из тонкой пачки новую сигарету, зажег ее от прежней и, развалившись, глубоко затянулся. Потом посмотрел на Луи.
- Пейте ваше «Утро», менталер. Я его заказал вам вместо тоника. Вид у вас дрянной.

@темы: отрывок

---

"Всё просто, детка!"

[Джезебел Морган]

Ты, как всегда, великолепна. В тебе всё гармонично, ты воплощение красоты и мудрости. Я смотрю на тебя, спокойно, внимательно, может, чуть требовательно. И не понимаю тебя. Ты улыбаешься. В твоей улыбке нет презрения, в ней нет скрытой, потаённой боли, в которой ты боишься признаться сама в себе. В ней нет чувств. "Всё просто, детка!" Да, всё просто. Я ещё маленькая, я ещё ни-че-го не знаю о жизни и не могу понять тебя только потому, что это ты так сказала. Всё. Аксиома бытия. Остаётся только смириться... Только почему меня так раздражат покровительственная усмешка в твоём густом голосе? Почему из глубины души поднимается тёмная злость и хочется вцепиться ногтями в твоё совершенное лицо? Что я ожидала увидеть в тебе? Что пытаюсь увидеть? Таинственность и глубину, скрытые за цинизмом и злыми шутками? Раненую душу, которая спит в ледяном чертоге взлелеянной боли? Но я вижу пустоту. Только пустоту за тёмными глазами и совершенным лицом. И всё ещё надеюсь, что там, за пустотой, глубоко-глубоко, есть яркая искра души... "Всё просто, детка". О да, ты прекрасно видишь, что творится в моей душе. Тебя это забавляет: ещё бы, какая-то букашка желает зла ей, королеве! И мне остаётся только смириться, опустить глаза и признать: о да, я ничего не понимаю, но это так просто... И я не имею права спросить "Почему?!" Почему ты считаешь меня ниже себя... Почему ты ничего не объясняешь, только непонятно улыбаешься, глядя поверх моей головы? Почему? Снисходительно опускаешь веки, как бы соглашаясь с моим возмущением. Как бы неохотно начинаешь говорить. У тебя красивый голос, я тебе говорила? И мне уже не важно, что ты скажешь, я приму это как истину. Как аксиому бытия. Потому что ты это сказала. Иные жизни, иные пространства... Твоя теория мироздания, твои боги... Твоя злость на людей, твое снисходительное терпение... Я действительно ничего не понимаю. Прости. Но пытаюсь понять. Она сидит напротив меня, на коленях книга с загнутыми листочками, на закладке наброски лиц и фигур. Она вертит карандаш, не поднимает глаз. Терпеливо жду. - Почему так? Расскажи... Тонкий голос срывается, в глазах - почти мольба и тоска. Что она видит во мне? Подношу к губам бокал, алые блики танцуют на выбеленной коже. Улыбаюсь. "Всё просто, детка. Всё просто".

@темы: Зарисовка.

---

На двоих

[дорогой Эсме]

>>
Выстрел разрывает тишину. Огромного усилия стоит отвести взгляд от застрявшей там, впереди, в стальном пласте двери кабины пилотов, пули, чтобы вновь смотреть на четверых рослых людей, стоящих в проходе самолета.
Очень молодые эти четверо. Не старше двадцати пяти. С пистолетами в руках.
Наполовину заполненный салон, испуганные лица, - треть из них я знаю поименно, две трети так или иначе регулярно вижу: коллеги. И это до боли наигранное, жуткое «Всем оставаться на своих местах!» Разве так бывает? В реальной, не киношной, не придуманной жизни? Разве так должно быть?
-Мы взлетаем? Когда мы взлетаем?
-Я не знаю, Глеб, - быстро проходя мимо и вторично задержав на мне взгляд, отвечает пятый из захватчиков. – Они обещали сказать…


***
<<
-Что они здесь делают?
-Ну, тсс, Миша. Самолет наполовину полный. Наверное, решили взять кого-то еще.
-Все равно… странно как-то.
Труппа шумно рассаживается, всячески хорохорясь перед «непрошенными». «Давайте споем песню», «а помните, как мы в прошлом году…». Пятеро молодых парней молча проходят мимо, и только один, ростом с меня, черноволосый и чуть курносый, на миг задерживает взгляд, - странно екает сердце, - и уходит дальше, в конец салона.
-Можно уже спать? – Миша под боком.
-Погоди еще. Вот когда взлетим… - провожаю взглядом незнакомца.
-Ну, я все равно, на твоем плече…
-Ложись, Миш.
«Уважаемые пассажиры. Пожалуйста, пристегните свои ремни. Мы…»
Взлетаем.

***
>>
-Лиза…
-Тсс, Миш.
-Лиз, ты думаешь, - шепотом. – Думаешь, они нас убьют?
Вздыхаю. Кладу свою руку поверх его руки, чуть сжимаю ладонь. Нет ничего глупей обещать что «все будет хорошо». Но как же этого хочется…
-Я не понимаю, сколько еще времени нам ждать?!
Высокий блондин заламывает руки, вертит свой пистолет, ходит из одного конца салона в другой, точно загнанный в просторную клетку зверь. Ему объясняют, что переговоры все еще ведутся, что еще не залили топливо, что пилоты уточняют курс, но – почему-то не думаю, что человек, взвинченный до такой степени, станет внимательно слушать что-либо. Самолет дышит будто бы в унисон: вся труппа, эти пятеро, пилоты, стюардессы… и в дыхании каждого слышится: почему? Зачем, зачем, зачем они так долго тянут??
Тот пятый, брюнет, вновь проходит мимо, встретившись со мной взглядом. Через минуту – слышу тихое перешептывание за спиной.
Миша кладет голову мне на плечо; я, подняв руку, глажу его по волосам: бедный клоун. Кажется, нам и вправду не жить.

***
<<
С третьего раза ремни отстегнуть получается. Сколько бы я ни храбрилась, но летать, а более всего – взлетать, стабильно боялась и боюсь. В сущности, это только третий мой полет.
-Слушай, кажется, они музыканты! – рыжая Эля, обернувшись с переднего кресла, радостно смотрит на нас. – Сашка говорит, у них инструменты какие-то, они их в багаж сдавали!
Пауза затягивается. Миша неуверенно улыбается девушка, и та, подмигнув ему, усаживается обратно на свое место.
«Молодец», киваю я. Парень сияет совершено детским счастьем, с трудом, по-видимому, сдерживая дальнейшие эмоции.
Он клоун, наш шестнадцатилетний Миша, сидящий по левую руку от меня. Верней, в его активе пока что одна-единственная – клоунская – роль. А Эля, Эльвира, танцовщица нашего балета. Одна из лучших. Двадцатилетняя, очень талантливая, танцовщица.
-Через пол часа приземляемся, - стюардесса. – Кто-нибудь что-нибудь желает?

***
>>
Шепот за спиной. Я боюсь обернуться, и не могу не.
-…я еще тогда…
Сухой раздраженный смешок. Голос блондина:
-Ну, уж бери. Пол часа у тебя точно есть.
Я вздрагиваю, ощущая, как стремительно холодеет все внутри. А через несколько секунд рука брюнета ложится на моё плечо:
-Пойдем.
Странное оцепенение. Я, кажется, только и могу, что – смотреть ему в глаза, безмолвно дрожа.
-Вставай.
Настаивая на своем, обхватывает рукой мое предплечье. Весь салон сидит в пол оборота, наблюдая с ужасом. Да что же…
-Поднимайся…
Он тянет не сильно. И даже пистолетом не грозит. Но я поддаюсь, точно очарованный кролик перед змеиной мордой. Медленно встаю, делаю шаг…
-Оставь, не трогай её!
-Миша, не надо!
-Сядь на место! На место!
Глупого Мишу усаживает обратно блондин, а этот, темноволосый, тащит меня дальше, в конец салона, и, доведя, указывает на кресло:
-Садись.
Сажусь. Демонстративно кладет пистолет на сидение рядом, сам усаживается на сооружение из футляров для инструментов, - притащили из багажного отделения. Вот и решаются сами собой множество вопросов. К примеру, то – как, откуда, когда они взяли оружие. «Я беспокоюсь о сохранности наших инструментов…»
Молчим.
Рассматриваю его: брюнет, да; курносый, но все прочие черты лица ровные, тонкие. Бледный и, действительно, совсем чуть-чуть меня выше. Запястья с характерно выступающими «косточками», длинные пальцы. Что, неужели и, правда, музыкант?..
-Это все ради моего гипноза?
От неожиданности вздергивает бровь, и – секундой позже – рассеянно улыбается:
-Да нет… я просто. Смотрю.
Как все просто, в самом деле. Что ему нужно? Чего он хочет? Зачем притащил сюда? Зачем положил пистолет так, что достаточно только руку протянуть…
-Вы братья, - говорю больше наугад, чем с уверенностью. – Все пятеро…
-Четверо, - опускает взгляд. – И вообще, ну… мы не совсем родные.
Стоило догадаться хотя бы цвету волос. Что ж, прекрасно.
-Вы убьете нас?
Молчит.
-Ты меня убьешь?
-Нет, - качает головой.
Прерывисто вдыхаю:
-Ты… меня…
Поднимает голову, улыбаясь уголком рта: то ли улыбка, то ли усмешка.
-Глеб позволил мне. А… я просто хочу понять, откуда помню тебя. Ведь ты тоже, верно? Ведь ты помнишь меня?
Подавшись вперед, приближает свое лицо почти вплотную ко мне. Черные-черные глаза. Бесшумное дыхание. И, за миг до того, как ощутить его поцелуй, - нащупываю рукой пистолет.

***
<<
-Можем мы пройти в багажное отделение?
-Простите, до окончания полета не положено.
-Слушайте, у нас там инструменты. Если во время тряски что-то повредилось…
Наблюдая краем глаза за происходящим, понимаю: стюардесса волнуется. Еще бы. У них вообще есть право вот так вставать посреди рейса, что-то требовать?..
-Я не…
Наши музыканты тоже начинают шевелиться: мол, а что там с нашими скрипками, э? Их, впрочем, быстро усаживают обратно.
-Послушайте, - понизив голос, говорит блондин. – Может, за небольшое вознаграждение…?
Через десять минут они уже возвращаются обратно, сдержанно улыбаясь. Остается около получаса до того момента, как Глеб вновь встанет, и, вскинув руку с пистолетом, объявит о своих намерениях. И будет крик, и страх, и будет пуля, застрявшая в толстом стальном листе кабины пилотов…

***
>>
От отдачи резкой болью пронзает руку. Мимолетный взгляд на дыру в полу салона, сквозь которую бьет свет. Ну да. Оказывается, еще день. Уже день?
-Думал, ты выберешь меня.
У нас и было-то, пожалуй, если здраво размышлять, всего пару секунд. Что можно успеть? Посмотреть в глаза друг другу, разве что. «Думал, выберешь меня». Ах, вот оно что…
-Не стоило надеяться.
Секунда, чтобы забрать у меня пистолет. Еще миг, чтобы встать, - ведь не слушать же мне брата своего черноглазого собеседника сидя.
-Что ты сделал! Какого…
За спину его я спряталась инстинктивно, - адресованная мне оплеуха пронеслась в воздухе вместе с рукой Глеба. Никогда не видела, чтобы люди впадали в такое бешенство. Впрочем… впрочем, я много чего не видела.
Глеб орал. Заслонивший меня стоял, закусив губу, и слушал, не решаясь заговорить. Глеб размахивал оружием, - ему это было более, чем сподручно. А я думала: чего там они хотят? Улететь, подальше. Все хотят, или один только этот старший брат? И зачем?
-Хватит.
Я делаю шаг вперед, поражаясь тому, что даже страха – и того уже нет. В салоне висит тишина, только где-то далеко, в другом его конце, делает попытку встать кто-то, кого тут же садят обратно. Что ж, несложно догадаться.
-Никто никуда не летит. Видишь? Я выстрелила в пол, хотя могла выбрать твоего брата. Он сам хотел, чтобы его убили. А остальные твои братья? Они хотят лететь с тобой?
-Молчи, - сквозь зубы говорит Глеб.
-Что с того, у тебя и так заряжен пистолет. Или ты все еще не понял, что я тебе сказала?
Глянув на лица троих его братьев, понимаю, что попала если не в цель, то – близко.
-Действительно хочешь, чтобы я тебя пристрелил? – свистящим шепотом.
Пожимаю плечами:
-Я это уже обдумала, когда выбрала мишенью пол самолета, а не твоего брата.
Глеб тяжело дышит, глядя на пистолет в своей правой руке. Звенящая тишина.
Медленно, очень медленно, разворачивается к троим своим братьям, и что-то тихо им говорит. Несколько секунд жду продолжения, но его нет. Оставили нас в покое? Да неужто?..
Он выстрелил тогда, когда я, обернувшись к стоящему за моей спиной пятому брату, не успела договорить вопрос, внезапно пришедший в голову:
-Так как тебя…
Грудь точно пробили раскаленным прутом. С трудом нащупываю рукой: да, да; правая сторона. А вот у темноволосого парня, лежащего рядом со мной – левая.
Царапаю ногтями пол, но боль от этого никуда не уходит. Глаза в глаза. Почти как раньше.
Ему до меня до меня не дотянуться, - даже ладонь ладонью не накрыть. Так, только кончиками пальцев…
-Олег, - одними губами. – А ты…
Но мне уже не ответить. Собственная кровь мажет рукав левой руки, поворачиваю голову – и больше уже ничего не вижу. Совсем.

***
Снег. Тут вообще часто, говорят, снег. Целых семь месяцев в году, с ума сойти.
Поправляю съехавшую назад шапку, мимолетно оглядываясь вокруг: ну где же? Сколько еще ждать?
Мысли бродят вокруг да около, но все не о том, что нужно. Мама целыми днями твердит, мол, «думай об образовании! Одной ролью сыт не будешь!» А что, если мне эта роль нравится? И, кстати, два месяца назад она твердила только «господи, господи, господи!», и еще иногда «слава богу, ты жив!». Мне это не то, чтобы нравилось. Совсем не нравилось, если по правде, но все лучше это, чем ежедневная нервотрепка по поводу всяких там университетов. Кому они нужны? Ну, кому?
-Мишка! Миш, ээй!
Оборачиваюсь, чуть не навернувшись: под снегом, похоже, зафишрованный лед. А я, остолоп, стал ещё на другой совсем дорожке…
-Подождите! – кричу. – Я сейчас, сейчас!
Стоят, ждут.
Любо-дорого смотреть, если честно. Даже шаг чуть замедляю, чтоб получше рассмотреть.
Она в шапке, а он без, - черные волосы уже как будто сединой покрылись. Курточки легонькие, стоят, рука об руку. И улыбаются. Да, им теперь можно. И даже положено.
-Ми-иш! – кричит. – Ну давай уж скорее, а то…
-Да иду, - кричу в ответ, через шаг оскальзываясь. – Иду!
Какие красивые. Черт, ну до чего же красивые, и как только так получается – были люди, как люди, добрые, там, милые, но порознь. А потом… как она говорила? «Взглядом встретились». Взглядом встретились, и вот…
И тут я окончательно проигрываю сражение с шифрующимся льдом.
Подбегают, поднимают, отряхивают…
-Да бросьте, - кричу, вырываясь, - Бросьте, я что, для того, чтоль, к вам сюда летел, чтоб вы с меня на себе таскали? Пусти, ну…
И снова падаю.
Она смеется. Вообще, всегда так удивительно смеется, что даже обижаться не получается. Он осторожно протягивает руку, как будто всерьез приняв мои крики.
-Так что, - спрашиваю, вторично встав на ноги. – Свобода?
-Условно, - кивает, сдержанно улыбаясь. – Ну… это ведь лучшее…
-Да лучшее, лучшее, - говорит она, обнимая нас двоих. – Дорогие мои мужчины, не хотели бы вы сдвинуться с данного места?
-Всенепременно, - говорит он, и, вдруг став совершенно серьезным, добавляет, - Всенепременно, Лиза.
Я молчу. У них много поводов для недоговорок, у этих влюбленных. И если когда-нибудь окажешься посвящен хоть в один из них, вроде пули_на_двоих, или этой истории с именами – лучше молчи. Влюбленные, они такой народ. У них все на двоих.

8.09.2009

@темы: Рассказ.

---

Звучи

[raved]

Звучи
Хриплым голосом, шелестом тихим.
Поверь,
Так же лучше, не надо истерик
Теперь.
Не кричи, мы давно уж не психи.
Всего-лишь немножко потрёпаны ветром.
Молчи,
Струны порваны, ночь над городом.
Луна
Тут немая, ей больно нас слушать.
Она
Отливает в Неве блеклым золотом.
Мы просто сидим наслаждаемся летом.
Рисуй
Чёрной тушью стены потёртые
Домов
И асфальт без разметки улочек,
Котов,
Что гуляют по крышам гордые.
Мы им не нужны, мы не птицы и мыши.
Усну,
Улыбайся рассвету и солнцу,
Ликуй,
Безпохмельному утру радуйся,
Станцуй
Уходящему в даль незнакомцу,
Пусть будет счастливым, пусть сердцем услышит!

@темы: Музыка и песни.

---

Очень старое стихотворение

[Tozasareta1]

* * *
Ты тихо развела руками:
Вот старый дом твой, дикий сад...
И детство не вернуть слезами.
Теперь никто не виноват.

Перед глазами снова встали
Две алых розы на снегу.
Здесь вы ругались и играли
В пропавшем безвести году...

Ты видишь дверь, приоткрываешь,
Как было 10 лет назад.
Там ты с ровесником играешь,
Потом бежишь за розой в сад.

И с детской искренней улыбкой
Даешь ему с землей цветок,
Потом бежишь, и ложкой гибкой
Кладешь его в цветной горшок.

- Теперь ты должен дать мне розу,
Хранить их будем у себя.
Ни дождь, ни слякоть, ни морозы
Не помешают, мы - друзья!

Вы правда стали неразлучны.
За годом год, за часом час,
Не понимая, как беззвучно
Безбрежной дружбы свет погас.

Ты никогда не замечала
В его глазах любви искру.
И слишком поздно осознала,
Что потеряла в том году...

Он для тебя был вечным другом,
Ведь невозможно осознать,
Что ты была уж не подругой
В его глазах.... и боль опять...

Перед глазами вновь мелькают
Соседский парень... поцелуй...
Вдруг скрип молчанье нарушает,
Ты видишь блеск зеркальных струй...

Безумный взгляд, он в тонкой майке...
Кричишь, и просишь подождать...
Но он бежит, и птичьи стайки
Тревожно начали кричать...

Недоуменье, боль и холод
пронзают сердце... - Подожди!
Но он еще был слишком молод.
И кровь не смоют уж дожди...

Минута, час, непониманье,
Метель... ты потеряла след...
Но видишь алое прощанье:
Две алых розы - вот ответ.

- Но почему?! - кричишь ты в бездну.
- Как я могла не понимать?!
И вновь ты рвешься в неизвестность...
Так просто рай свой потерять...

По снегу пятками босыми....
Ты отрываешь ваш шалаш...
Там Кровью выведено имя…
И это был последний час.

Ты больше ничего не помнишь,
Лишь море крови, крик людей...
С тех пор его ты имя вторишь
В бреду бессонных всех ночей...

Летели годы, время лечит,
Но не забудешь никогда
Тот страшный, тот смертельный вечер,
Его запомнишь навсегда...

Ты тихо развела руками:
Вот старый дом твой, дикий сад...
И друга не вернуть слезами.
Теперь никто не виноват....

@темы: Стихи.

---

[Tozasareta1]

Так сложно сделать паузу, играя.
Живя же, сложно сделать шаг вперед.
Мы часто молим Бога, умирая...
А в здравии же - все наоборот.

Мы плачем и вздыхаем в лунном свете,
При солнце - улыбаемся, поем...
Чужое горе вряд ли мы заметим,
За собственное - может и умрем.

Мы ненавидим ближнего пороки,
Своих не замечая никогда.
Горюем, что безумно одиноки,
Не видя одинокие глаза.

Мы глупо и безудержно жестоки.
Мы - люди... мы - прогнившая ступень.
От глупости несчастны и убоги,
В раю земном уродливая тень

@темы: Стихи.

---

[Турнезоль]

все-таки решила выложиться...



Я - ангел твой. Я за твоим плечом,
Храня молчание, храню тебя от боли,
Когда безумие дамокловым мечом
нависло и отчаяньем неволит.

Я прихожу, когда уходит свет,
Когда на ветках мхом белеет иней,
Когда беды размытый силуэт
Неясной тенью за порогом стынет.

Я согреваю пальцев тонкий лед
Огнем последней горькой сигареты,
Когда уже, как будто, не спасет
Не то, что чай, но даже двери в лето.

Я - ангел твой. Я в тихой темноте
Таюсь и таю утренним туманом.
Когда твои друзья уже не те
И кажется роман пустым обманом,

Я за твоим плечом встаю, тиха,
Незрима всем живущим в мире этом...
Веду тебя дорогой от греха -
К твоим стихам и в бесконечность света...

@темы: Стихи.

---

Монолог Смерти

[Джезебел Морган]

Здравствуй. Ты ждал меня? Знаю, что ждал. Знаю, что ждал давно.
Я пришла. Ты не рад мне? Ну почему же? Ты успел передумать?
Жаль.
Но я не могу, да и не хочу уходить так, сразу. Поговорим?
Ты сегодня плохо выглядишь. Устал? Я так и не могу понять, что держит тебя на этом свете. Почему ты раз за разом призываешь меня, а когда прихожу, сжимаешь зубы и говоришь, чтоб я уходила. Ты человек. Смертный. И однажды наша встреча всё равно состоится. Раньше, позже?
Ты предпочитаешь позже? Я не против. Сейчас ты можешь выбирать. Но скажи, почему ты звал меня на этот раз?
Ты опять молчишь. А всего лишь хочу понять человеческую логику. Что было на этот раз? Предательство любимой? Смерть лучшего друга? Потеря пути? Это очень сильные человеческие переживания... Их так тяжело переносить в одиночестве. И ты зовёшь меня. А смысл? Я слишком... другая для этого мира, чтобы понять тебя и разделить твои страдания. Но я пытаюсь. Уже много лет пытаюсь облегчить твою душевную боль. Я каждый раз предлагаю тебе покой, но ты отказываешься. Говоришь, ещё не всё потеряно, чтобы умирать. И начинаешь жить заново. Может, когда я прихожу к тебе и приношу за собой дыхание холода, ты начинаешь сильнее ценить жизнь? Наверное, это действительно так! Ведь, правда?! Кажется, я начинаю понимать!.. Но как всё просто!..
Но ты не думал, что мне может быть обидно? Как это, «не может»?! По-твоему, если я не человек, то самые простые ваши чувства мне не доступны?!
Ты ошибся, человек! И я тоже умею мстить. Ты каждый раз призываешь меня, когда тебе больно. Когда тебе просто больно. А что ты будешь делать, когда тебе действительно станет невмочь жить?! Снова позовёшь меня, в твёрдой уверенности, что я приду?! А ведь я могу и не прийти, человек... Мне может просто надоест смотреть на тебя раз за разом и понимать, что принадлежишь не мне, не моему миру... И ты останешься один, в шаге от Грани, где нет ничего. Ты потеряешь себя, от тебя останется тело – пустая оболочка... Ты сойдёшь с ума, будешь просить обо мне, как о величайшей милости, но никогда не дождёшься...

Прощай, человек. Когда тебе снова будет больно, зови. Может, я даже приду.

... Ведь, знаешь же, что обязательно приду...
.... Люди такие смешные....

@темы: Зарисовка.

---

Участникам.

[Альвели]

Уважаемые участники конкурса! Не забывайте высылать свои работы!)))
Продлеваю срок приёма работ на 3 дня. До 11 сентября.

@темы: Глас Модератора.

---

Раздача слонов.

[Альвели]

Во первых, для победителя предыдущего конкурса Джезебел Морган
"Охота на вампиров"

- Красивая сегодня луна, - мечтательно протянула я, щурясь в мягкую темноту полуночи. – И звёзды….
- Ага, - согласился братик, пытаясь пристроить сбитый венок обратно на крест. – В последний раз, когда мы на кладбище бдели, был дождь. Вот тогда-то было весело, учитывая, что настоящие покойнички повылезали…
- Между прочим, это была ваша идея! – Поспешил напомнить Лайдж, отмахиваясь крыльями от комаров.
Мы с Максом дружно фыркнули. По-хорошему, устраивая себе отдых в диких магических мирах, стоило запастись золотом, амулетами и терпением. С последним у нас было совсем плохо, без второго мы жили давно и хорошо, а первое всегда добывали по ходу дела. Вот и в этот раз мы заставили нашего упыря по ночам запугивать наивных селян, затем заявлялись при полном параде, договаривались прикончить супостата и припеваючи жили на дармовых харчах пару дней. Затем честно устраивали фейерверк на кладбище и спешно сматывались на заработки в другую деревню. «Страшный упырь», естественно, мигрировал вместе с нами. Осечка случилась лишь в прошлый раз, когда обитатели сада смерти решили выразить свой протест нашему веселью на их территории. Ничего не поделаешь, пришлось упокаивать... Заодно и зарядку себе устроили. Ну и всё кладбище разворошили. Но здесь виновата не я. Честно-честно! Оно само так получилось…
Единственное, что портило очарование летней ночи, это комары. Их было много. Они были огромными, наглыми и громкими. Мы ругались, отмахивались, убивали их, но они всё равно лезли! Совсем хорошо было только нашему вампиру – Лайджа они почему-то не трогали, видимо, вампирская кровушка им поперёк горла вставала.
- Нет, это определённо самки! - возмущался мой брат, размахивая руками, как ветряная мельница. - Только они могут быть такими приставучими!
Тут я хлопнула по груди и брезгливо поднесла к лицу недобитого комара.
- На святое покусился, мерзавец?! - грозно вопросила я, скорчив страшную физию.
- Значит, это самец, - подло захихикал братик.
Лайдж клыкасто усмехался, продолжая размахивать крыльями – не сказать, что бы это спасало от кровососов, но в душную ночь любой ветер воспринимался на тройное «ура».
- На его месте должен быть я! – расхохотался упырь, вспомнив старую шутку.
Я щелчком отбросила трупик насекомого, а Макс, хитро прищурившись, осведомился:
- Как вампир или как самец?
С разъярённым воплем я бросилась за братом, резво спрятавшимся за надгробием, и если бы Лайдж меня не удержал, то я бы точно догнала этого рыжего гада и накостыляла бы ему по первое число!
- Успокойтесь, - шикнул на нас вампир. – Полночь близко, вам ещё концерт по изгнанию злобного упыря на всю округу закатывать!
Тут особенно подлый комар цапнул меня за переносицу, я взвыла, как оборотень, которому отдавили самую драгоценную конечность – хвост.
- Ну уж нет! – Разъярилась я. – На этот раз будем убивать настоящих вампиров! Комаров!

… Бледное утреннее солнце осветило поредевшую рощицу, вокруг кладбища, покосившееся кресты и нахохлившееся домики деревеньки. И трёх людей, спящих на кладбище в выжженном магическом круге. А во всей местности не осталось ни одного комара…

И, конечно, давно обещанное для demodok
"Таракан Господень"

Главное в таракане что? Усы!

отсюда

@темы: Рисунок.

---

Новый конкурс!

[Оригинальные творения]

Итак, новый конкурс по просьбам трудщихся.
Тема конкурса:
"Анатомия страсти"
Мы ждём от вас произведений о страсти во всех её проявлениях.

Правила конкурса:
1. Решившие участвовать в течение 2х суток отмечаются в комментариях к этой записи. (по истечении срока запись будет закрыта для комментирования).
2. До 8 сентября включительно отметившиеся присылают свои работы на у-мейл сообщества. (работы от не отметившихся участников не принимаются).
3. 9 сентября будет создан пост в котором мы выложим ваши работы. Голосование будет длиться 3 дня.
4. На конкурс принимаются только НОВЫЕ произведения.

Внимание!
На конкурс принимаются стихи, зарисовки, песни и рисунки.
Зарисовки принимаются в размере не более 2000 знаков (около 0,5 вордовской страницы 12 кеглем)

Ну, и если кто-нибудь из участников пожелает осчастливить победителя призом, препятствовать мы не будем!)))

Заявки больше не принимаются.

запись создана: 02.09.2009 в 12:34

@темы: Конкурс.